Анна Удьярова - Остров Укенор

— Морео укладывает младшего, но скоро присоединится к нам, — сказала Сола, и тут в комнату с хохотом влетели мальчик и девочка, измазанные первой весенней травой. Увидев гостей, они смущённо остановились, но в их смущении всё равно было что-то неуловимо озорное.

Сола умыла детей и напоила их горячей тиреной с оладьями. И когда мальчик стал клевать носом, отправилась рассказывать им сказку на ночь («Вы меня извините, — так же озорно улыбнулась она, — это очень-очень важно», на что гости согласно закивали). К тому времени вернулся Морео и сменил жену на вахте гостеприимства.

Измученный Кошачий Бог исчез навсегда. Впрочем, как и Мастер Любви. Но любовь осталась: в букете первоцветов на столе, в чае долгими зимними вечерами и самом осторожном на свете вальсе по скрипучим половицам, в том, что дети смеялись и плакали, когда им вздумается, что все сбивались с ног, если кому-то одному плохо, и переглядывались, прикладывая палец к губам, если кто-то просто хотел побыть один…

Позже, когда дети уснули, хозяева и гости пили вино и вспоминали прошлое. Форина и Флейтиста, «Люксию» и войну с Синтом, которую остановила Сола. Они смеялись странным вещам под удивлённые взгляды Лирца и Тьера. А потом вдруг все замолкали и смотрели в свои бокалы и глиняные кружки с вином.

— Я больше не играю. Не доставала скрипку с тех пор. Так и лежит на чердаке, — Сола посмотрела прямо на Унимо. На Мастера Реальнейшего. Он отвёл взгляд. Поймал в своём бокале рубиновое отражение восходящей в открытом окне луны.

— И в реальнейшем мы больше не бываем, — тихо сказал Морео, — как-то некогда и… незачем.

Унимо рассказал им, что происходило в Тар-Кахоле, но они все знали, что он не затем приехал, чтобы пересказывать «Королевскую правду» или даже «Стена-ния».

Он мог заставить их вернуться в реальнейшее. Это они тоже знали.

Поэтому Сола вертела в руках медную ложечку для мёда, а Морео поминутно переставлял свой бокал.

— Я приехал только за этим вечером, — мягко улыбнулся Унимо, — не больше.

Сола попыталась улыбнуться в ответ.

— Знаете, что я заметила. У каждого есть такое, что-то, что было дорого в юности, и поэтому становится мотивом самой жизни. Когда ты ещё думаешь, что жизнь имеет мотив. Что-то, что ты никогда не забудешь, даже если никогда больше не сможешь пережить. От чего всегда спотыкается сердце, от чего становится тревожно и радостно. Даже если это простой пастушеский напев. А тем более если это фуга Реальнейшего, — она снова подняла глаза и посмотрела на Унимо, но теперь в её взгляде не было страха: — Я помню каждую ноту.

Мастер Реальнейшего кивнул. Он получил даже больше того, на что рассчитывал.

Они вышли с рассветом. Сола приглашала остаться, но Унимо чувствовал, что на самом деле она рада, что он уезжает. Не забирая, как и обещал, ничего, кроме одного вечера и свёртков с орехами, яблоками, сыром и пирогами, от которых невозможно было отказаться.

Унимо расспросил Лирца, где живут его родители, и определил приблизительное направление. Нужно было пройти Лесную сторону и выйти к Восточному морю, а затем, в зависимости от точности навигации, пройти больше или меньше вдоль берега.

Дни становились всё длиннее и теплее, так что даже ночами можно было обходиться без костра. И к тому времени, когда они вышли на побережье, морской ветер был ещё холодным, как вода из растаявшего льда, но уже с запахом шафранового солнечного света.

Лирц сказал, что прекрасно помнит это место: нужно пройти около пятнадцати миль на юг, перейти небольшую реку без имени — там будет дом родителей.

И они шли по тропе вдоль каменистого пляжа, кутались в плащи от холодного морского ветра, но всё равно не сворачивали дальше от берега. Останавливались и сидели на огромных серых камнях, покрытых солью, с трудом разводили костёр, чтобы выпить горячего кофе с пирогами Солы, смотрели на небо с растревоженными весной сердитыми облаками и слушали крики голодных чаек.

Лирц улыбался своим воспоминаниям, оглядывался, а когда дошли до реки, радостно кивнул Унимо («Вот, река, как я и говорил!»).

— До реки дошли, но теперь надо бы её перейти, — заметил Унимо.

— Да, да, — кивнул Лирц, — там, чуть подальше, есть мост, нужно только свернуть вправо.

Но моста поблизости не оказалось. И когда они уже шли так долго, что жемчужная полоска моря была не видна, пришлось остановиться.

— Но мост точно был здесь, я помню, — растерянно прошептал Лирц.

— Его могло унести паводком, — предположил Унимо.

— Да, — поспешно кивнул Тьер, — могло.

Весенняя безымянная река, рождённая в горах, дышала полной грудью и выглядела внушительно, хотя летом, в засушливые месяцы, наверняка напоминала ручей.

— Может быть, где-то есть брод? — спросил смотритель.

— Брод… — Лирц задумался. — Да, вот там, но нам придётся вернуться.

— Брод ты помнишь так же хорошо, как мост? — проворчал Тьер.

Но другого пути не было. И медленно, держась друг за друга, балансируя на скользких ледяных камнях, они перебрались на ту сторону.

— Ну вот, теперь уже рукой подать! — радостно сообщил Лирц, надевая ботинки на мокрые ноги.

Унимо и Тьер переглянулись у него за спиной.

Когда они подошли к тому месту, где река впадает в море, никакого дома они не увидели.

— Дом стоял здесь. Я помню , — сказал Лирц.

— Да, его, наверное, унесло ветром… — язвительно заметил Тьер и замолчал под взглядом Мастера Реальнейшего.

— Дом был вот здесь, — всё повторял Лирц, — я помню. Вот здесь отец вешал сушиться свои сети. А вот здесь был мамин аптекарский огород. А вот здесь в песке стояла наша лодка. А здесь я строил дом из песка для кролика и его семьи…

Бывший слушатель шагал по мокрому песку, и по его беспорядочным следам можно было узнать больше, чем по словам.

— Постой, — Унимо осторожно взял Лирца за руку, — расскажи мне о своих родителях. Всё, что ты помнишь.

Они сели на мокрый песок, и он рассказывал, и рассказывал, пока не стемнело и на горизонте не задрожали топовые огни стоящих на рейде кораблей.

Какой-то рыбак причалил, ткнулся чёрной тенью лодки в песок и принялся деловито сматывать снасти.

Унимо старался загородить эту картину от взгляда Лирца, но ничего не вышло. Бывший слушатель бросился к рыбаку. Побежал, размахивая руками, словно оставшийся на необитаемом острове при виде проплывающего мимо корабля.

В сумерках фигуры рыбака и Лирца напоминали вырезанных из бумаги актёров синтийского бумажного театра. Ночной бриз уносил слова в море, но кое-что оставалось и для стоящих на берегу: «Огромная волна… все уехали, только они… ничего не осталось, ни щепки…» И тех слов, что остались, было, пожалуй, слишком много.

Лирц медленно вернулся к Унимо и Тьеру. Теперь его следы напоминали прямую, прочерченную в тетради старательным учеником.