Людмила Астахова - Школа Северного пути [СИ]

И стратег Ли с нескрываемой радостью снова окунулась в привычную жизнь хозяйки большого шумного дома. Чу и Юань были ранены, Малёк слег с простудой, Ян Янь палец сломал. Все прочие нынешние обитатели поместья хотели есть и пить, чистую одежду и тёплое одеяло. Опять же, Тань Тин привела в Школу ещё одного «сломанного» ребёнка — маленькую девочку, чьё тело время от времени скручивали спазмы. Жестокая болезнь ломала ничуть не хуже, чем людская жестокость.

— Она умненькая такая, жалко её, — смущённо оправдывалась бесстрашная воительница, до сей поры никак себя в чадолюбии не проявившая. — Помрёт же. Мастер сказал, есть в Ши Ши дар духовной силы. Похвалил меня.

— Очень хорошо, будет мне со временем помощница и младшая сестрёнка для Малька, — согласилась Имэй. Её суровая подруга не пожалела полы своего роскошного мехового плаща, чтобы сшить для приёмыша мягкие сапожки.

— Хочешь я и для Чунь-эр такие же смастерю? — щедро предложила Тин.

Так теперь звали Пуговку. Ли Чунь! А что, хорошее имя для будущей первой красавицы Аньчэна.

Ученики Мастера Дон Сина прекрасно могут сами о себе позаботиться, как хорошо обученные солдаты они не растеряются ни в походе, ни на привале. Армией же толпу вооружённых людей делает генерал, вместе со стратегом ведущий её в бой. Но за спинами успешных военачальников всегда стоит добросовестный интендант. «Генералов» в Школе Северного пути хватало с лихвой, со стратегиями тоже все было хорошо, а хозяйство держалось, как выяснилось, на тонких плечиках Ли Имэй. И, видят Небеса, ей больше всего на свете нравилось окружать своих побратимов той заботой, какую даёт лишь родной и единственный дом. Ничего сложного на самом деле: в таком месте всегда полны тарелки, горит очаг и теплы постели.

Близилась полночь, а заботы все не кончались, и тогда братец Чу самолично прихромал на кухню, поймал Имэй и настоятельно (щипками и щекоткой) посоветовал идти спать.

— На страже есть, кому стоять, а ты с утра на ногах. Топай в кровать.

— А Пу… Чунь-эр как?

— Спит. И тебе пора.

— Да я тут, у печки… В моей комнате девчонки собрались все.

— Иди тогда к Бродяге. Он уже заждался, поди.

Как что-то само собой разумеющееся сказал, ничуть не смутившись, будто речь шла о Лю Хане и Тин Тин.

Имэй хотела было возмутиться, чтобы унять смущение, и тут вспомнился их с братцем Ланем разговор, случившийся в самом начале этого долгого дня — ещё до рассвета, в предутренних сумерках. Самое сонное время, когда каждое мгновение, проведённое в постели, как драгоценная жемчужина. Имэй же за всю ночь только пару раз глаза сомкнула, проведя её у изголовья Бродяги, укрывая его теплее и поднося к пересохшим губам чашку с водой. А под утро запахло вдруг терпко и приторно травами, и бодрящий аромат окончательно прогнал дрёму.

Лань Шэн разложил на веранде походную жаровенку и раздувал веером уголья под котелком с пахучим варевом. Короб с запасами снадобий раскрыт, вокруг флакончики, мешочки и шкатулки, чтобы даже распоследний олух понял — целитель важным делом занят. Рукава пао подкатил повыше, волосы, которые у братца Шэна на зависть гаремным красавицам — ниже колена, подобрал в строгий пучок. Ни дать, ни взять принц в изгнании. Тем паче, что принцы тоже люди, и у них покраснеют на холоде носы.

— А, это ты, — меланхолично бросил Лань. — Погрейся.

От вчерашнего снегопада оттепель с туманом и следа не оставили, но сырость проникала под одежду, точно ушлый базарный воришка, похищая вместо кошелька — тепло. Имэй протянула ладони над углями, зачарованно глядя, как брат-лекарь помешивает снадобье медной ложкой. Три раза в одну сторону, три — в другую, и так до бесконечности.

— Это для Бай Фэна?

— Угу. И для Пуговки. Ей надо сил набираться скорее. Кстати, почему — Пуговка?

— Сяо Чу так придумалось. А что с её… хм… лапкой будет?

— Не знаю, — Шэн пожал плечами. — Думаю, постепенно, по мере укрепления шэнь, снова станет человеческой рукой. Очень неумелой рукой, которую придётся долго разрабатывать.

— А глаза Бай Фэна? Они выздоровеют?

Губы Лань Шэна сжались в тонкую линию со злым изгибом.

— Ну, может, у Мастера получится…

Но по его тону сразу ясно стало, что братец не слишком верит в такой исход. Не так уж часто Шэн признавал своё поражение в поединке с увечьем. Пока целитель в Школе жил, остальные ученики, особенно младшие, бесконечно таскали к нему всякую прихворавшую живность. И за каждого щенка, котёнка или птенца он бился до последнего вздоха.

— Знаешь, Ли Имэй, меня всегда восхищает то, как гармонично всё устроено в природе. Всё может стать лекарством — минерал, растение, животное.

— И только люди друг другу — яд, — проворчала Имэй.

— Неправда. Люди тоже друг другу могут стать лекарством. От боли, от страха или от ненависти. Разве все мы не больны страхом, когда приходим в Школу? Ты, насколько я помню, целых два года боялась разговаривать.

Имэй растерялась. Лань Шэн мог неделями обходиться без собеседников, общаясь исключительно со своими книгами. Все привыкли, что на посиделки в закутке на хозяйственном дворе, братец являлся со ступкой и пестиком. Чтобы, пока Сяо Чу с Лю Ханем треплются, Бродяга подначивает Юаня, а Тань Тин полирует ногти, заняться делом. Имэй в такие моменты садилась рисовать. Рельефное плечо и руку Бай Фэна с кувшином вина, точёный профиль Шэна, изящный изгиб шеи братца Чу или же стрекозу, сидящую на спине Ханя. Но она-то в общем разговоре участие принимала, а Лань Шэн молчал.

— Мы постепенно залечиваем раны телесные, упражнениями, медитацией и магией исправляем увечья, но самое важное — избавляемся от страха. И только изжив его, каждый — свой, до конца, уходим из Школы.

— Бродяга ничего и никого не боится, — возразила девушка.

— Он боится, но только за тебя. А ты боишься и за Бай Фэна, и его самого. Того, что он превратится из друга — в мужчину. Сяо Чу — тебе брат и друг, но никогда не станет твоим мужчиной, поэтому и страха нет.

От стыда Имэй готова была сгореть на месте. Едва удержалась, чтобы не закрыть пылающее лицо рукавом.

— Это не так! Совсем не так!

Лань Шэн хмыкнул и недоверчиво изогнул бровь — густую, идеальной формы ласточкиного крыла в полете.

— Знаешь, как тебя Бродяга называл раньше, когда ты маленькая была? Улиточкой. Твёрдый домик из страха и живущий в нем нежный комочек духа, который мгновенно погибнет, если неосторожно раздавить раковину.

Тему разговора следовало немедленно изменить. Прямо сейчас!

— А ты? Ты сам чего боишься?

Целитель неспешно снял пробу со своего варева, причмокнул от удовольствия и аж глаза закатил. Значит, удалось!

— Я-то? Пожалуй, убить больного неумелостью, оборвать чью-то жизнь из-за собственного невежества.