Ника Ракитина - Безликая [СИ]

Глаза магистра затянуло поволокой — как у лекаря Бастиана, когда тот собирался утолить Жажду без посредства чаши. Он облизнулся и подался к пленнику.

— Сладкий мой… Знаешь, что бывает с теми, кто мне сопротивляется?! Я выцежу из тебя кровь… По капле… Чарами отберу твою силу. Ты будешь молить меня о смерти, раб!

«Ты продержись, сколько сможешь».

…Стань камнем или деревом. Почувствуй, как на них светит солнце или капает дождик…

— Маги — это маги! Остальные — рабы и тлен. Не стоило ей мешать мне. А уж тем более — тебе становиться между нами. Тебя раздавит в прах, как попавшего между шестернями жука.

Мысленно перелистать торговые записи. Какой у нас был доход, допустим, тринадцатого числа месяца просинца [3] Просинец — январь. за прошлый год? Вот ржа, не помню! А издержки? Кто тюкнул любимый кувшин из обливной глины? Племянник, между прочим, так и не сознался…

— Все так удачно получалось. «Наследники» убивают ее, грабят и бросают в море, — скрипел магистр. — Мы находим тело и мстим, объявляя Гон, большую охоту на оборотней. Протомагистр в столице получает горсточку праха, я остаюсь при своих… и однажды, как знать, занимаю его место… И тут ты лезешь в расклады, путаешь с таким трудом сплетенную сеть.

Думать о постороннем, мурлыкать дурацкую песенку. «Твои глаза — две пчелки, ужалившие меня в печенку…» Разбитые губы Квадриги растянулись в улыбке.

Легко ловить глупых мушек. Но если в сети запутался шмель — горе пауку.

Магистр храма Хоррхола… Паяц, смешно дергающийся на ниточках. И совсем не страшный.

— Она не должна была! — плаксиво выкрикнул магистр. — Не смела тебя этому учить! Я убью ее!

Пот, льющийся по лицу, готовые порваться жилы на висках, стиснутые добела кулаки, корчующие браслеты из подлокотников. Сначала левый. Потом правый. Вместе со стержнями, на которых они держались.

— Я… не… раб!

Магистр отступал, заслонившись книгой, похоже, начисто забыв, что умеет колдовать. До смерти напуганный маленьким человеком, что поднимался, опираясь на изувеченные подлокотники, и падал, и поднимался снова. А потом полз следом на локтях, волоча все еще парализованные заклинанием ноги.

И уже после, когда вбежавшие стражники уложили Квадригу счетверенным магическим ударом, магистр вымещал этот страх, пиная бесчувственное тело под ребра и в лицо, не в силах остановиться.

Заплечных дел мастерам досталось немногое.

Человек на дыбе был центром мироздания. Дубовая скамья. Два вращающихся валика — в изголовье и в изножье. Четыре ременных петли. Накрученные на валик веревки. Колеса со спицами — как у колодезных воротов. Чтобы легче было поднимать руду из штольни или воду. Или растянуть тело так, что конечности вылетают из суставов и рвутся сухожилия. И когда веревки приспускают, и когда натягивают — одинаково больно.

И когда Квадрига очнулся сам по себе, а не от ведра воды, вылитого на голову, и увидел пляску сполохов на кирпичных сводах над собой, это показалось всего лишь продолжением кошмара.

Вокруг шипел огонь и лязгало оружие. И сквозь хаос битвы непонятно кого и с кем двигалась — не с помощью железа и заклинаний — а просто воплощенная сила, сметая все на своем пути. И став женщиной в багряном плаще и золотой маске, опустилась рядом на колени.

— Фей! Ты живи. Пожалуйста…

Месяца красеня тринадцатое число Филогет Квадрига коротал в одной из своих лавок в нижнем городе. Ювелир, купец, глава торгового дома и просто добрый человек подменял там захворавшего лавочника. Болезнь настигла паренька внезапно, хотя простуды не редки по весне и осени в приморском Хоррхоле, продуваемом всеми ветрами. Магов лавочник опасался, хотя для хоррхольца то и неприлично — ибо маги несли простым горожанам и селянам мир, просвещение, здравие и вовсе Свет Корабельщика. Хотя, если подумать как следует, боялся бедняга скорее за толщину своего кошеля. А к хозяину или кому еще кидаться одалживать не спешил — как говорится, давила жаба. Простые же лекари, как всем известно, с насморком сладить не умеют. Разве что утишат свербение в носу, хриплый кашель и томление в теле. Потому жадина отлеживался в задней комнате, пил травяные настои и мазал ноги и грудь барсучьим жиром, обвязывая поверху платками из собачьей шерсти. Сам же Филогет, бросив сражаться с упертым парнем, встал за прилавок. Откровенно говоря, мастер скучал. И дом полная чаша, и дело, отлаженное, как часы, и даже книги и посиделки в «Удавленнике» — одной из лучших и злачнейших корчем Хоррхола — перестали его радовать. И хотя после столкновения с покойным магистром Ордена Пламени телесные раны Филогета успели зажить, то душевную растравило еще сильнее.

Был Квадрига мужчиной видным: разве что ростом не вышел, а все остальное при нем. И плечи широки, и ноги крепки. Мог лихого человека промеж ушей кистенем оглоушить, из арбалета стрелял недурно. Да и не бедствовал. Но, как человек практичный, выше головы не собирался прыгать. И тут так судьба повернула… Раз вытянул из моря тонущую раненую ведьму, вот и понеслось.

После столкновения с магистром хоррхолские маги Филогета хорошо подлатали, остался только шрам через нос, ну и правый глаз глядел криво — когда мастер злился. Но чем скорее Фей выздоравливал, тем чаще отлучалась от него Ранки, Рагнейда. Пока и вовсе не исчезла. Да вроде никуда не исчезла, жила в крепости, царящей над городом. Но маги с простонародьем не часто якшаются.

Была бы дева проводником — не жалел бы Квадрига крови для нее, каждую седмицу бы в храме встречались. А так и Рагнейда высоко взлетела. Привела из столицы помощь, отомстила обидчикам и сделалась при новом магистре рыцарем-командором. И дел у ней стало невпроворот, чтобы до простого мастера снисходить, пусть даже до главы торгового дома, но никак не мага. Так что мог ее Филогет теперь увидеть не раньше чем через месяц, на праздник святой Тумаллан, в шествии. И то издалека.

Ну что ж, через месяц так через месяц. Мастер не собирался тратить время зря. В день святой принято дарить друг другу кораблики, вот он и сделает такой для Ранки.

Работа увлекла Квадригу. Он варил рыбий клей… Шлифовал планочки для корпуса… Обметывал шелком края парусов. Прикидывал, как станет вытачивать фигурку ростра.

А тут лавочник с его простудой.

Впрочем, и погода сегодня стояла такая, что покупателей ждать не приходилось. Неслись серые, почти осенние тучи, цепляясь за коньки крыш, шпили и флюгера. Брызгал дождь. И море колотилось о скалы так, что отдавалось и на высоте.

Оставив верхнюю половину двери на всякий случай открытой, мастер зажег лампу и устроился у окна, разложив перед собой материал и инструменты, поставив на книгу Леля Имельдского, поэта-короля, золотую статуэтку святой Эрили. Фей сам отлил и украсил ее, едва покалеченные руки смогли держать инструменты. Статуэтка в вершок величиной получилась кривоватой, но в лице, в силуэте мгновенно угадывалась Ранки. Стояла, гордо выпрямившись, в плаще с капюшоном. В вытянутой руке держа на шесте ритуальный фонарик-кораблик, сплетенный из тончайшей золотой проволоки. Свет «вечного» огня раскрашивал золото алым, блики скользили, делая лицо живым.