Ника Ракитина - Безликая [СИ]

Ноги мальчишки дрожали и приплясывали, оставляли грязные следы на ковре из белой овчины с яркими узорами. Руки комкали холщовые штаны на бедрах. Зубы постукивали, подбородок трясся. Рябое, точно кукушкино яичко, лицо выражало покорность судьбе.

— Д-дядя Квадрига…

— Хорек тебе дядя. Сколько раз повторять, чтоб звал меня «мастер»? И для чего у порога тазик поставлен? Чтобы ты ноги мыл…

— А Аликс сказала, что если тебя не дождется, будет нам красный пеун под стрехой.

Тот, кого рябой мальчишка назвал дядей, кинул хмурый взгляд на темнеющее окно.

— А ты бы ей сказал, что в «Удавленнике» встретимся.

— А она сказала, что там на «наследников» нынче засада.

— Да чтоб они провалились, — Квадрига в сердцах захлопнул торговую книгу. Хороша засада, если, вон, о ней даже мальчишки знают. То ли храмовники дураки, то ли всерьез никого не собираются ловить. А мятежники вконец обнаглели, устраивая встречу в людном трактире.

В Хоррхоле нарывом зрела гражданская война, и лучше уж подписаться на любую авантюру проклятой лерканки и на время исчезнуть из города, над которым душным покрывалом висит, давит на голову ненависть самозваных оборотней, пытающихся противостоять Храму. Да и Храм с его магами отнюдь не благо. И куда деваться торговому человеку? Того гляди, прикрываясь великими целями, последние штаны снимут не те, так другие.

— Ступай на кухню, пусть Бьянка тебя накормит ужином. А меня не ждите.

Мастер сунул книгу в ящик стола, запер тот на ключ, приладил маленький арбалет к запястью, а кистень за пояс, накинул куртку и вышел в ночь.

Филогет Квадрига, хоть ростом не вышел — как все мужики в их семье, — а постоять за себя умел: и плечи широки, и кулаки пудовые. И темного, разбойного города не страшился, даже в одиночестве. Просто планы у него на этот вечер были другие: посидеть, расправив пергамент под мерцающим лепестком огня, нанося отточенным пером подслушанные и придуманные дивные истории, то бойко строча, то замирая, грызя это перо до ости, оставляя на широких губах чернильные следы. Слушая, как потрескивает огонь в очаге да возится за сундуком с сырной коркой мышь.

Да и ночь ожидалась неспокойная. Низко-низко летели над плоскими да горбатыми крышами тучи, похожие на черные крысиные хвосты, мерцала в их разломы бледным зрачком убывающая луна. Да море ударялось в берег так, что он шатался, будто корабельная палуба. Что-то глухо дрожало и трескалось, порыкивал в отдалении гром. Вспыхивали, вырезая бархатные контуры домов, далекие зарницы. А потом и первая тяжелая капля упала путнику на горбатый нос. У, проклятая лерканка, нет бы с утра заглянуть в лавку или гильдию, как положено порядочным людям.

Поругивая Аликс шлюхой — что было недалеко от истины, — Квадрига поднял воротник и прибавил шаг, наклоняясь навстречу ветру. И раздумывая, какой выйти к порту дорогой. Поверху было длиннее, понизу опаснее. Когда штормило, берег превращался в кашу из соленой воды и гальки, и случайного путника могло запросто утянуть в море. Но мастер решил рискнуть, чтобы вернуться домой до дождя.

Маслянистая поверхность моря была исчерчена пенными бурунами.

Валы торопились, налезали друг на друга, перемешивались, взлетали пенными стенами у гряды позеленевших колючих камней. Шипели, точно змеи, обдавая сапоги путника. Море напоминало бурое ведьмино варево.

В прихотливом мелькании теней померещилась хватающаяся за камни рука.

В спокойную погоду Квадрига допрыгал бы до цепи рифов, вымокнув едва по грудь, а сейчас не раз и не два его накрыло с головой, мастер едва не захлебнулся, когда нога застряла между камнями, отбил пальцы сквозь сапоги, а сколько раз скользил и срывался, и поминать не стоило.

Аликс не обладала терпением, и он сам корил себя на все корки и за задержку, и проклятую погоду, и не менее проклятое свое воображение, заставляющее гнаться за химерой.

Дыша тяжело и шумно, словно кузнечные мехи, добрался до шершавой дырчатой скалы и, вцепившись раскровяненными пальцами, выждал время между валами, чтобы ее обогнуть. Поскользнулся, стукнулся грудью, зашипел сквозь зубы и — убедился, что чувства не солгали. На камне, вцепившись правой рукой, по-кошачьи висела женщина, льнула к губчатой шершавой поверхности всем телом в насквозь промокшей, грязной, облипающей рубахе. Левая рука и голова свисали, море яростно лупило по спине.

— Эй! — Квадрига попытался оторвать пальцы незнакомки от скалы. Те закостенели, пришлось разжимать по одному. Удерживать безжизненное тело было делом нелегким, а увиденное мельком разбитое, опухшее лицо пугало.

Обратный путь на берег мастер старался не вспоминать. Как они оба не захлебнулись, знал один Корабельщик. Но куда больше, чем волны, толкающие в море, и скользящее под ногами дно, тревожила луна. Ее отражение (серебряной россыпью на взвихренной воде) все чаще гасло из-за туч. Если луна скроется совсем — им берега не найти. Это не верхний город с фонарями, тут все огни давно потушены. Скала с прильнувшими домиками теряется в ночи. Но мастер принуждал себя не паниковать, не торопиться, выверять каждое движение, и именно потому они выжили.

На берегу он завернул находку в плащ, поднял на руки и понес дальше — к пустому портовому складу, где назначила встречу Аликс — потому что туда уже было куда ближе, чем домой.

Филогет не стал выслушивать вопли раздраженной красавицы, а просто сказал:

— Приведи Бастиана. А если не пойдет — скажи, что пора отдавать долги. Еще добудь верхового. И плащ мне оставь.

— Ты отправишь меня на дождь без плаща?

— Он еще не пошел. А там разживешься у лекаря.

Аликс хмыкнула, небрежным движением плеч скинула на пол плащ и ушла, притворив скрипучую дверь.

Осторожно действуя ножом, мастер избавил свою находку от мокрых окровавленных лохмотьев, осмотрел и ощупал, покусывая губы. Очень ему не нравились белый осколок кости, торчащий из раны на голени, кровавая маска вместо лица, сипящее дыхание и исходящий от кожи липкий жар.

Разрезав на лоскутья собственную нижнюю рубашку, Квадрига перевязал самые крупные раны и осторожно завернул женщину в шерстяной плащ Аликс — плотный и сухой. Прикрутил фонарь и устроился в тени с натянутым арбалетом, чутко вслушиваясь в окружающее. И так провел, казалось, целую вечность.

Тяжелая дверь склада заскрипела, и Аликс, попав в свет фонаря, стоящего на ящике, завертела головой, точно ослепшая сова.

— Эй! Это я! Не стреляй!

— И не думал, — буркнул Квадрига и перевел дыхание.

Лекарь Бастиан, сейчас намокший и потерявший половину своей красоты, подтолкнул женщину, провел внутрь ослика и закрыл двери, отсекая завывание бури и шум дождя.