Энтони Райан - Владыка башни

Прошло еще немало времени, прежде чем началась служба. В первых рядах стояли разряженные в пух и прах дворяне и купцы, за ними — народ победнее, а самые неимущие жались вдоль стен. Риве еще никогда не доводилось видеть такое множество разношерстного народа в одном месте, она кожей чувствовала их липкие взгляды.

— Сюда что, весь город заявился? — шепотом поинтересовалась она у дяди.

— Вряд ли. От силы десятая часть. В городе имеются и другие молельни. А в собор приходят либо самые набожные, либо самые богатые.

Ударил колокол, и все разом замолчали. Появился Чтец в белоснежных одеждах, за ним чинно вышагивали пятеро епископов с книгами в руках. Они подошли к пюпитрам, торжественно возложили на них свои фолианты и удалились, молитвенно сложив ладони и опустив глаза. Чтец поднялся на подиум. Благосклонно оглядел собравшихся, посмотрел на балкон и улыбнулся владыке фьефа и госпоже Велисс. Увидев Риву, старец побледнел, улыбка сползла с его губ, отчего они тут же обвисли и сделались похожи на двух влажных розовых слизней. «Что-то не очень это смахивает на похоть», — подумала Рива.

Впрочем, Чтец вскоре взял себя в руки, отвернулся и открыл первую книгу. Звучным и ясным голосом он начал:

— Есть два вида ненависти. Ненависть того, кто знает тебя, и ненависть того, кто страшится тебя. Покажи ненавистнику свою любовь, и он перестанет ненавидеть.

«Книга десятая, — узнала Рива. — Книга Мудрости».

— Ненависть, — повторил Чтец, поднимая глаза на паству. — Вот вы думаете: любовь Отца Мира безмерна, ее наверняка хватит, чтобы изгнать из сердец людей всю ненависть. И вы ошибаетесь. Потому что не все люди способны открыть свои сердца для любви. Не все разрешают себе воспринять слова, содержащиеся в этих книгах, а много есть и таких, которые только делают вид, что слышат правду. Не всем хватает смелости свернуть с проторенного пути, отречься от греха в пользу новой жизни под пристальным взором Отца. В обмен он просит ничтожно мало, дает же много. Он дает нам свою любовь. Любовь, которая спасает наши души на веки вечные…

Чтец монотонно бубнил, воротник платья нещадно кололся, и Риве сделалось невообразимо скучно. Ей приходилось изо всех сил заставлять себя сидеть спокойно и не ерзать. «И что я здесь забыла? — думала она. — Играю роль послушной племянницы любимого дядюшки, которого я знать не знаю? Да еще расселась тут бок о бок с его блудницей».

Ее охватило нестерпимое желание сбежать. Просто встать — и уйти. Ведь дядя сам ей сказал, что она вольна делать, что пожелает. А сейчас она желала убраться как можно дальше от этого бубнящего старика. «А ведь когда он меня увидел, он, пожалуй, испугался, — подумала она. — Это была никакая не похоть, а страх». Рива захотелось узнать, почему она его испугала.

Чтец проповедовал еще около часа, хотя Риве казалось, что прошло никак не меньше столетия. Он делал многозначительные паузы, переходил от одной книги к другой и вновь принимался жевать свою бессвязную диатрибу, посвященную любви Отца и природе греха. Одним из немногих удовольствий в детстве Ривы были те моменты, когда священник учил ее Десятикнижию, зачитывая отрывки с такой страстной убежденностью, что она с головой тонула в потоке слов. Впрочем, счастливые передышки были короткими, поскольку он сразу же проверял, что она усвоила из урока, а стоило ей ошибиться — и тут же возникала ореховая трость.

Сейчас же, в этой пещере из мрамора и стекла, не звучало даже отголоска той страстной веры: был лишь старик, долдонящий пустую, затверженную догму. «Не может же все это быть ложью, — думала она, борясь с подступающим к горлу отчаянием. — Даже такие, как дядя Сентес, чувствуют любовь Отца. Где-то должна ведь скрываться истина».

Последние слова Чтеца Рива пропустила мимо ушей, так как предалась воспоминаниям о времени, проведенном с Алорнис. Ей ужасно захотелось еще раз увидеть, как та рисует. Наконец Чтец замолчал и сошел с подиума, а паства, склонив головы, поднялась на ноги. Епископы простояли всю службу, несмотря на то что некоторые по возрасту могли соперничать с Чтецом. Они забрали с пюпитров книги и в торжественном молчании последовали за своим главой. Вновь пробил колокол, люди начали покидать собор. Кое-кто из аристократов и купцов пытался приблизиться к балкону, чтобы перемолвиться словечком с владыкой фьефа, но гвардейцы оттесняли их прочь.

— Отлично, — сказал дядя, когда церковь покинул последний прихожанин. Затем он встал и подал руку Риве. — Посмотрим, что этот старый мерзавец скажет нам от своего собственного имени.

— Ваша племянница, милорд? — В безмятежном голосе Чтеца слышалась лишь умеренная доля любопытства с каплей удивления.

Они находились в его личных покоях, куда их проводил холодно-услужливый священник, не скрывавший своего презрения к Велисс и подозрительно косившийся на Риву. Та решила, что на обратном пути обязательно поквитается с ним.

— Именно, Святой Чтец, — ответил дядя. — Моя племянница. Которая вскоре официально будет признана таковой. Для нас было бы большой честью, если бы вы сочли возможным выступить в качестве свидетеля данного акта. А кроме того это развеяло бы ненужные толки глупцов. Все документы у нас уже готовы.

— Я там отметила нужные места, — сказала Велисс, кладя перед Чтецом развернутый пергамент и ставя на его край чернильницу, чтобы он не скручивался. — Окажите отеческую милость.

Чтец, не сводивший глаз с Ривы, едва покосился на документ. Страха в его лице поубавилось.

— Сколько тебе лет, дитя? — поинтересовался он.

Рива почему-то была совершенно убеждена, что ему точно известен день ее рождения.

— Этим летом исполнится восемнадцать, Святой Чтец.

— Восемнадцать… — Старик покачал головой. — В моем возрасте время летит быстро. Кажется, не минуло и недели с тех пор, как твой отец пришел ко мне в поисках наставления. Он горячо желал жениться на твоей матери, и хотя мне теперь нелегко признаться в этом перед твоим дядей, я посоветовал ему поступить так, как он хочет, даже вопреки воле его батюшки. «Воссоединение любящих сердец — великая радость».

— «И великий грех — разделять тех, кого соединила любовь», — закончила Рива. «Книга вторая, Книга Благословений».

— Вижу, огонь Отцовской любви ярко горит в тебе, дитя. — Чтец улыбнулся и довольно засопел. Затем он взял перо, обмакнул его в чернильницу и поставил свою подпись на документе, официально признав Риву госпожой Ривой Мустор, племянницей Сентеса Мустора, владыки фьефа Кумбраэль. Велисс взяла пергамент и, подув на свежие чернила, осторожно передала Мустору.

— Очень не хочется взваливать на вас дополнительные хлопоты, Святой Чтец, — сказал владыка фьефа, — но мне нужно сообщить вам важные новости.