Дженни Ниммо - Чарли Бон и Пустынный волк

Мэйзи приберегла самую интересную часть своего повествования напоследок.

— Но хуже всего то, у него есть дети, — произнесла она драматично, — что вы на это скажете?

— Дети! — содрогнулся Чарли, — бедняжки. Вы можете себе представить, чтобы внучатая тетя Венеция стала вашей матерью?

— Это невозможно представить, — Патон резко поднял голову.

Чарли сидел спиной к дверям и не заметил бабушку Бон, тихо и незаметно подошедшую сзади.

— Я рада, что не являюсь вашей матерью, — с раздражением заявила она.

Затем направилась к холодильнику и резко распахнула дверцу:

— Пусто, впрочем, как и всегда. Нет ничего, кроме сухого сыра и старых костей. Ни тебе паштета, mi майонеза, ни креветок, не говоря уже о лососе и осетрине.

Мэйзи глубоко вздохнула, чтобы не вспылить:

— Откуда я могла знать, что Вы придете сюда на промысел с Вашим привередливым желудком и изысканным вкусом? Присаживайтесь к столу, Гризельда, и я угощу Вас грибным супом.

— Спасибо, обойдусь как-нибудь, — бабушка Бон брезгливо поджала губы и уселась в кресло — качалку возле теплой плиты.

Бабушка Бон в кресле.

Патон нахмурился. Он давно уже собирался избавиться от этой вещи. Им пользовалась только Гризельда, и оно постоянно всем напоминало об ее мрачном и незримом присутствии. Если бы он только мог предвидеть заранее ее возвращение, то изрубил бы качалку на дрова еще вчера.

— Скрип! Скрип! Скрип! — Бабушка монотонно раскачивалась в кресле, закрыв глаза и свесив двойной подбородок на грудь.

— Кр-рык! Кр-рык! Кр-рык! — Этого звука было достаточно, чтобы грибной суп не только совсем остыл, но и прокис.

— Итак, — Патон обрел, наконец, голос, — я слышал, что ты поссорилась со своими сестрами, Гризельда.

— Между прочим, они и твои сестры тоже, — фыркнула она, — ох уж мне эта свадьба. Я никогда не слышала ничего более вздорного. Венеции пятьдесят два года. Она должна была отказаться от вещей подобного рода много лет назад.

— Какого рода вещей? — заинтересовался Чарли.

— Не наглей, — оборвала его бабушка Бон.

Чарли доел суп и встал из-за стола.

— Держу пари, что ты, бабуля, уедешь отсюда, как только мой отец вернется, — съязвил он.

— Ой, как страшно, я прямо вся дрожу! — она смерила Чарли ледяным взглядом, — ну а вы всей семьей скоро вообще переедете отсюда в ваш старый фамильный дом в узеньком и укромном Алмазном Тупике! Хотя наблюдение за китами тоже может быть очень опасным. Твой папаша может никогда…

Чарли не собирался ждать окончания фразы.

— Я иду навестить Бена, — крикнул он срывающимся голосом и бросился в зал, глотая на ходу слезы и хватая куртку.

— Чарли, дорогой, уже темно, — попыталась остановить его Мэйзи, — не обращай внимания на слова бабушки Бон. Она не имела в виду ничего такого.

— Имела, — тихо ответил Чарли.

Он выскочил на улицу, перебежал через дорогу по пути к дому под номером двенадцать и резко позвонил в колокольчик. По воскресеньям в это время суток на улице Филберта всегда было тихо, пустынно и мало автомобилей. И все же у Чарли появилось какое-то неприятное чувство, что за ним следят. По его спине пробежал холодок страха.

— Скорее, пожалуйста, открывай же, — мальчик звонил снова и снова и переминался с ноги на ногу от нетерпения.

Наконец дверь открылась. На пороге стоял Бенджамин Браун. Он был на несколько месяцев моложе Чарли и немного меньше него ростом. Его растрепанные светлые волосы по цвету мало чем отличались от шерсти стоявшей возле них и дружелюбно вилявшей хвостом крупной собаки.

— Можно мне войти? — спросил Чарли, — бабушка Бон вернулась.

Бенджамин понял его с полуслова:

— Вот несчастье. Ты знаешь, я как раз собирался выгуливать Спринтера-Боба. Составишь нам компанию?

По любому это было лучше, чем провести этот вечер под одной крышей с бабушкой Бон. Друзья направились в сторону парка. Радостно лая, Спринтер-Боб бегал кругами вокруг мальчиков, а затем бросился вниз по улице.

Бенджамин Браун и Спринтер Боб.

Бен не любил терять из виду свою собаку. Он знал, что напрасно беспокоится. Его родители всегда советовали ему относиться к этому проще, но Бенджамин не мог измениться и оставался таким, каков есть.

По улице начал расползаться необычный соленый туман.

Чарли передернул плечами. Это началось снова. Неприятное, странное чувство покалывания между лопаток. Он остановился и резко оглянулся назад.

— Что случилось? — заинтересовался Бен.

Чарли рассказал другу о «не совсем людях», которых он видел возле Алмазного Тупика.

— Этой ночью все не нормально, — голос Бенджамина заметно дрожал, — раньше туман никогда не был с привкусом соли.

А затем они услышали жуткий далекий вой. Он был похож на человечий, но больше напоминал вой волка — одиночки. Впервые после отъезда родителей Чарли захотел, чтобы они никуда не уезжали.

Спринтер-Боб примчался обратно. Его густая шерсть стояла дыбом, как колючки у ежа.

— Это все из-за воя, — объяснил Бенджамин. — Я уже слышал его раньше. Он нервирует Спринтера, хотя обычно мой пес никогда ничего не боится.

И только спустя очень долгое время Чарли обнаружил связь между далеким воем и не совсем людьми, которые, казалось, следовали за ним.

Что же касалось соленого тумана, то это была уже совсем другая история.

Здание Академии Блура.

Два подозрительных незнакомца проникли в город в прошлое воскресенье после полудня. День был на редкость холодный. Промозглый ветер пробирал до костей. Они пришли на лодке по реке. Пришвартовав свое суденышко под мостом, вскарабкались наверх по крутому и скользкому склону, и вышли к дороге. Незнакомцы передвигались странной косолапой походкой, вразвалку, широко расставляя ноги и балансируя корпусом, как моряк на палубе корабля во время качки. Их сопровождал густой соленый туман. Он окутал город такой непроницаемой пеленой, что замолкли птицы, а прохожие заходились в приступах резкого судорожного кашля.

Незнакомец меньшего роста оказался мальчиком лет одиннадцати, с ледяными аквамариновыми глазами цвета подводной части айсберга. Его волосы были тусклыми, зеленовато — коричневыми, немного волнистыми, доходили ему до плеч и напоминали морские водоросли. Высокий для своего возраста, очень бледный, с бескровными губами, он шагал, покачиваясь, по булыжной мостовой с выражением мрачной решимости на худом лице.