Мария Семенова - Братья

«Вона как у них закон замены родича исполняют, — прислушался Ознобиша. — Холопа за себя на правёж! Кабы мне от Эрелиса подобной милости не дождаться…»

Машкара засмеялся. Сильной рукой вытолкнул ветхого слугу из ряда вон. Разулся, с шуточками закатал порты. Обнял Бесцену, притянул к себе, ограждая от батогов.

«Вправду с ума сбрёл? Праздной удалью покрасоваться решил?»

Палка с треском обрушилась Машкаре на берце. Ознобиша сморщился, вздрогнул. Ему ли было не помнить учительской трости, пробивавшей от щиколотки до затылка!..

Зато на Машкару как будто солнечный луч упал. Он столкнулся взглядами с юным райцей… неожиданно подмигнул…

— Я в том году девять дней отстоял! — хвастался зевака в толпе.

— Батожьё — дерево Божье, отчего не стерпеть…

Неуплатчик, стоявший следом за Машкарой, будто распрямился. Задержал дыхание, упрямо свёл брови.

— А на десятый день что?

— Жена денег перезаняла. Выверстались потихоньку.

— Молодому с гуся вода. Вот старинушку хозяину жалеть незачем: своё отработал.

— А верно говорят, будто ныне безнадёжную доправку владыке можно отдать?

— Верно. Он уж не спустит. Только и себя не забудет, в продажу половину возьмёт.

— Лучше уж в долги не влезать.

— Неволей влезешь, если мышь из ларя в слезах убегает.

— Пырин сам издержался или Мадан, племянничек, опять всё на девок спустил?

Ознобиша насторожил уши. Великий жезленик несколько раз поминал при нём юного се́стрича: вот бы, мол, кого райцей к Эрелису! Вместо всяких ничтожеств!

Любопытный разговор, однако, не возобновился, и Ознобиша побрёл прочь. В Чёрной Пятери они бегали на лыжах весьма немаленькие концы. Кто мог знать, как разгудятся ноги от хождения по чуждому городу! Хватит на сегодня, пожалуй. Послушать ещё немного песню дудочки — и назад. В покои нового господина.

Пока тот не разгневался…

Пока у богатея какого без меры денег не взял…

— Ожгу безделяя! — заорали над ухом.

Плеть взрезала воздух одновременно со словом, но недоучки воинского пути в том месте уже не было. Ознобиша отлетел, запнулся, устоял. Посмотрел назад.

— Прочь, рвань!

— Вовсе разбаловались. Повёртываются, как исподние жернова!

Двое порядчиков сопровождали ручную тележку. Деревянные колёса, лубяной кузов. Её толкал угрюмого вида мужик, босой, в драном заплатнике. Нёс на шее верёвочную тяжёлку, другим концом привязанную к тележке. Так в Выскиреге отправляли повинное мелкие воры, пьяницы и буяны.

— Намахался кулаком, — раздалось около Ознобиши. — Трудись теперь, бесхмелинушка.

— Милосердную благодари, что на правёж не попал.

— И спьяну прямого злодейства не учинил… Знаешь ведь, как у нас со злодеями поступают?

К тележке слева и справа подбегали торговцы, совали свёрточки, коробки́.

— Заступникам на довольствие…

— Хлеб да соль царевичу Гайдияру!

— Ты попомни, добрый господин, ты уж попомни: мой пирог тот, что с моло́ками!

Плетёный кузов был почти доверху полон. Гайдияровы отроки вовсю понукали вози́лку, скорым шагом доканчивали обход. Торопились, голодные, в свою бутырку — метать съестной оброк на столы.

Кто мешкал убраться с дороги, доискивался пинков. Спешно отступавшие люди опрокинули корзину игреца. Дудка покатилась, парнишка пополз на четвереньках, обшаривая мостовую. Ознобиша увидел его глаза: сплошные зрачки с еле заметными ободками голубизны. Парня оттащили за одежду, злополучная вагуда хрустнула под колесом.

Тут, затягивая гашник, подоспел отлучившийся младшенький. Всё сразу понял. Зло схватил что-то с земли, пустил в удаляющийся полосатый накидыш:

— Брата не тронь!..

Тухлая рыбья башка прилетела метко да сильно. Хоботному порядчику чуть ниже спины. Мокро шлёпнула. Расползлась, влипла. Пошёл смрад.

…Всё разом остановилось. Шаркнули по камню, застыли колёса. Канули в тишину ближние, дальние голоса… весь шум исада. Осталось греметь одно слово.

Брат!

Последний, сквозь кровь, взгляд Ивеня… едва заметный кивок…

Скварины руки, рвущие с Ознобиши готовую стянуться петлю…

Брат!..

Порядчики оставили торопиться к столу, забыли тележку с жареным и копчёным. Ударенный завернул плащ. Оба понурили зачехлённые копья. Зловеще двинулись на обидчика.

— Беги, Кобчик! — закричали нищие. — Утекай, дурень!

Младший метнул глазами по сторонам. Старший сидел на земле, беспомощный в одиночку. Гайдияровичи шли вперёд.

— Во имя Эрелиса Шегардайского, третьего сына Андархайны, я беру под защиту этих детей!

Дорогу статным ребятищам заступил невзрачный юнец. Бледный, худенький, как почти все подлётки Беды. Выделял его лишь строчёный чистый кафтанишко, а так — соплёй перешибить. Вытянув из ворота за гайтан, парнишка держал перед собой серебряный знак. Лист папоротника, исполненный древним кружевом андархских письмён. Руки дрожали.

Все уставились на Ознобишу. Обернулся даже возилка, закосневший в безразличной тоске.

Порядчики продолжали идти.

Гайдияровой расправе в городе не было обуздания. Тем, кто окорачивает смутьянов, а главное, не допускает в Выскирег перекатные дружины и вороватых кощеев, позволено почти всё. Сло́ва укорного не прозвучит, вздумай кто из отроков щипнуть пригожую девку. Или, пробуя на рынке сметану, выхлебать полчерпака.

— Во имя Эрелиса Шегардайского! — сорвавшимся голосом повторил Ознобиша. — Ради третьего сына Андархайны я беру под защиту этих детей!

Пятки копий наконец-то стукнули в мостовую. Один порядчик похлопывал о сапог свёрнутой плетью. Не шёлковой, как у Эрелиса. Эта была кожаная, видавшая всякие виды. Со злым узлом на конце. Она только что свистела у Ознобиши над ухом, а могла бы огнём пройтись по спине. От одной мысли на лопатках ёжилась кожа.

— Сам чей будешь? — спросил тот, у кого расплылось тухлое пятно на плаще.

Второй прищурился:

— Кто тебе царский знак из жести выбил, негодник?

Ознобиша закашлялся:

— Государь возвеличил меня достоинством райцы. Он зовёт меня Мартхе.

Голос всё равно прозвучал не так взросло и грозно, как хотелось. Клятва царедворца с обрядным сжиганием пучка волос была произнесена лишь вчера.

Детинушки переглянулись. Великими именами не шутят. Дело явно не подлежало их разумению и суду, но уйти просто так они не могли. Стерпеть наглый отпор, проглотить насмешки исада!..

— Мартхе, значит, — повторил один. Повернулся к товарищу. — Ты про такого слыхал?

Провонявший помотал головой:

— Не-а. Не слыхал.

— Райца, значит, — кивнул первый.

Плеть вдруг громко щёлкнула о сапог. Нищие, сузившие было круг, отскочили подальше. Ознобиша вобрал голову в плечи, но остался на месте. Выпрямился.

— Ты сказал.

Гайдияр повелевал городской расправой. У Эрелиса не было даже подобия власти. Старый Невлин его самого что ни день спутывал новым запретом. Однако величество Эрелиса вправду стояло третьим в лествице. Шегардайского сына вслух прочили на Огненный Трон. А Гайдияр довольствовался лишь четвёртой ступенью. Бывши прежде вовсе одиннадцатым.