Мария Семенова - Братья

Вновь запела дудка в углу. Порядчики бегом извлекли откуда-то косматых оборванцев, бросили на пол перед наставником. Ознобиша присмотрелся к двум рожам, опухшим от битья. Длинный нос, свёрнутый набок. Бородавки…

— Ножи им, — прозвучал приказ. — Настоящие.

Обидчики писаря не хотели брать оружие, не спешили вставать. Стукались лбами в пол, гнусаво молили. Они не впервые бились против царевича. Успели ужаса натерпеться.

— К палачам торопитесь?

В углу застонала отлетающая в муках душа.

— Кто достанет меня, на волю уйдёт! — подстегнул Гайдияр.

За ножом потянулась одна рука и другая. Разбойнички выпрямились, на глазах обретая хищную, напряжённую стать. Отроки подались в стороны.

— Ну?

На дыбу и под кнут повольникам не хотелось. Ознобиша смотрел во все глаза. Ему показалось, бледные волосы царевича ярче вспыхнули золотом, но в отсветах жирников привидится ещё не такое. Мелькнувшая рука с ножом сама легла в ладонь воеводы. Острый клинок свистнул перед носом второго, сбив натиск… Удар! По виду не сильный, но лохматая борода задралась к потолку, нож, вертясь, улетел отрокам под ноги. Лишь тогда в уши вполз бессловесный, подвывающий крик. Первый разбойник оседал в хватке царевича, размахивая свободной рукой. Гайдияр швырнул его поперёк распластанного товарища:

— Убрать. Ещё пригодятся.

Ему что-то шепнули, указали на старшину и мальчишку. Царевич нахмурился, посмотрел. Вскинул руку. Из угла пронзительно отозвалась дудка.

Ознобишу толкнули в спину:

— Пади!

Он поспешно бухнулся на колени.

— Жестянку свою показывай государю.

Ознобиша неверными руками потянул наружу гайтан. Блеснуло тяжёлое сквозистое серебро. Брови Гайдияра едва заметно дрогнули. Уж ему-то второго взгляда не требовалось.

Старшина зашептал на ухо воеводе. Гайдияр выслушал. Усмехнулся:

— Ты, козявка, долго ли думал, прежде чем на моих порядчиков восставать?

Голос четвёртого наследника выдавал привычку к власти. Да не Лихаревой, над мальчишеским слабосильным народцем, а истинной. Вековой, кровной, взятой и подтверждённой мечом.

Ознобиша сглотнул.

— Чтобы не в обиду твоей царственности… Этот холопишко в мыслях не держал восставать.

— Значит, ты так почтение проявлял?

— Холопишко лишь увидел, как двое неуклюжих радетелей губят любовь к тебе Выскирега… пытался помочь.

Гайдияр, не дослушав, расхохотался, за ним отроки. Ознобише снова пережал горло страх. Пламена жирников обратились шарами тусклого света, бессильными разогнать темноту. С плеча царевича на грудь, где у высших белело клеймо, тянулась наколка — редкой красоты плетёный узор с окончанием-стрелкой. Стоя на коленях, Зяблик поклонился. Ударил челом, как преподали в Невдахе.

— Будет ли позволено скудоумному холопу спросить, что́ так веселит хранителей города? Смеются ли они добрым горожанам, чьё мужество животворит эти пещеры? Или, может, третьему праведному сыну, почтившему ничтожного достоинством райцы? Скажите, чтобы я тоже мог посмеяться.

Гайдияр оборвал смех. Взгляд стал страшноватым.

— Язык у тебя подвешен неплохо, этого не отнять. Только больше в тебе, евнушонок, ничего достойного нет. Думаешь, я северной помолвки не распознал? Как погляжу, измельчали вы, дикомыты.

«Евнушонок?..» Тело прошла ледяная игла, растеклась болезненным холодом в самом низу. Ознобиша по крохам собрал последнее мужество.

— Государю было угодно обмолвиться. Этот холоп родился в Левобережье. Его научили молиться Матери Правосудной… заступнице бездомных сирот. Холоп не мог не вмешаться…

Он сам не очень слышал, что говорил. До судорог хотелось стиснуть колени. Заслониться горстями.

— Правый берег, левый — нет разницы, — отмахнулся великий порядчик. — Всех вас скоро под одну руку сведём, по замышлению Ойдригову. И нашему братцу Эрелису никто здесь не смеялся. Какие ещё шутки потребны: по волостелю и райца… А ты, козявка, что поскучнел? Это я тебя евнушонком назвал?

— Господин… волен называть раба своего…

В молодечной снова залетали смешки. Вся расправа знала что-то стыдное, тёмное, что начало приоткрываться Ознобише только теперь.

Вбежал ещё отрок в полосатой накидке. Запыхавшийся, очень встревоженный. С порога объявлять не стал, поспешил прямо к царевичу.

Гайдияр подался навстречу, склонил ухо. Выслушал вести.

— Машкара… — только и разобрал Ознобиша, отчаянно обратившийся в слух.

Кажется, впору было начать немедля распоряжаться, но осрамитель нечестия вновь обратил на Ознобишу взгляд, полный глумливого сочувствия. Даже кивнул, продолжая прерванную беседу:

— Стало быть, тебе ещё не сказали?.. Не вешай нос, дикомыт. Дворцовый лекарь в своём деле опытен, зря боли не причинит. У него и нож каменный, чтоб заживало быстрей… Зато обратишь все страсти свои на хозяйскую службу. Думаешь, ты один такой во дворце? Кто-нибудь! Дайте ему пряничка да выставите отсюда!

Как он на плохо гнущихся ногах ушёл из бутырки, кто проводил его за порог — Ознобиша не мог позже припомнить. В первом безлюдном отнорке он влип в стену… и какое там выцедил — неудержимой струёй вылил переполнивший страх!

Легче не стало.

Он-то, дурень, в Чёрной Пятери ночами не спал. Боялся, Лихарь со свету сживёт. Вздёрнет, как Ивеня.

Лучше бы уж вздёрнул, пожалуй…

Когда наконец Ознобиша выбрался в широкий оживлённый ход, сделалось ещё хуже. На него лупили глаза, хихикали за спиной, каждый тыкал пальцем:

— Евнушонок!

— А ведь книги предупреждали.

— Торжество Йелегена скопцы-советники пестовали, забыл?

— Игай с Койраном.

— С чего взял, будто миновали те времена?

— Думаешь, ты один такой во дворце?

«Кто ещё? Неужто… Цепир?»

Тонкое, худое лицо без бороды и усов… неизменный костыль… болезненная хромота… Что над ним сотворили?

Воображение нарисовало картины настолько жуткие и жестокие, что Ознобиша прислонился к стене, выжидая, пока перед глазами рассеется темнота.

Об оскоплении, предварявшем царскую службу, не шептались даже всезнающие уноты Невдахи. Уж эти не преминули бы знатно постращать новичка. Может, истина слишком тщательно сберегалась? Ибо кто же знаючи на такое пойдёт?..

Зяблик помнил лествичники с выдранными страницами. А сколько всего творилось негласно?..

«Нож каменный, чтобы заживало быстрей…»

Ознобиша тщетно хватал ртом воздух. Нужно было как-то спасаться. Пока добрые люди не подобрали бессильного да в самом деле к дворцовым лекарям не снесли. Утопающий разум подгрёб ворох берестяных листов, схватился за них, как за край плота. Вот исад, вот бутырка. Вот длинный пробег, где Ознобиша находился теперь.

Прежде ещё мелькнул всход, вроде уводивший наверх…