Мария Семенова - Братья

— Всё ли верно? — спросил высокородный гонец.

Голос прозвучал ещё раздражённо и немного насмешливо, — видно, грамотность Сеггара позабавила Мадана. Светел немедля задумался, как-то на месте воеводы справился бы сам. Андархской речи он, благодаря Пенькам, не утратил, хотя чистоту говора растерял. А вот с начертанным словом дела не имел давненько. „Это ведь, как до Высшего Круга дойду, тоже важно будет? Дадут вот такое письмо, тут и взопрею…“

— Верно, — сказал Сеггар. — И я узнаю́ руку Эрелиса Шегардайского, сына Эдарга.

— Тогда над означенными Косохлёстом и Нерыженью больше нет твоей десницы, вольный воевода. Им идти моей дорогой, а тебе, Сеггар Неуступ, — какой пожелаешь. Признаёшь ты это?

— Признаю, — проскрипел Сеггар. — Харр-га!

— Харр-га, — словно ставя печать, глухо, слитно и яростно отозвалась дружина. — Харр-га!

Светел уже знал: на додревнем морянском языке это значило то ли „высокий дом“, то ли „дом превыше“… в общем, „наша взяла“. Боярский сын поводил глазами, зримо потерявшись. Угрюмый клич дышал силой, незнакомой и неподвластной ему. Заменки стояли прозрачные, принимали славу, что воздавали им побратимы. Светел жалел, что не вынес Обидные, да не бежать за ними теперь.

Оставив в Путилином кружале двоих человек, Царская ходко убегала к северной дороге. Светел, так и не успевший подружиться с заменками, ощущал их отсутствие, как прореху на спине кожуха: ледяными токами под лопатку. Он со своими санками вновь шёл предпоследним. Замыкал вереницу Гуляй. Это была вторая честь после самых передовых, не отроку её доверять. Сеггар с Ильгрой задали гонку, от которой царский посланник расплакался бы на первой версте, а с ним, чего доброго, и его упряжные псы. Знать, хотел воевода отыграть сутки, потерянные из-за нерасторопности боярского сына. С купца-нанимателя станется отдать плату иным, коих немало вьётся в Пролётище. А с Коготка — увести поезд одному. Просто чтобы Сеггара подразнить.

Светел в охотку так разлетелся на лыжах, что еле унял бег, когда Ильгра вскинула руку. Витязи собрались возле передовых. Те разглядывали следы.

— Всё же напрямки повернул, — ворчал Неуступ.

— Через щелью? Сказывал же Путила: неладно там.

— В том и дело. Коготку отважному чем неладней, тем лакомей.

— Всё доблесть молодецкую утверждает…

Сеггар хмурился. Глядел под ноги. Думал. Следы полозьев и лыж сворачивали к холмам. Круто, заметно. Нарочно ему, Сеггару, на погляд.

— Повернём, — решил он наконец. — Где коготковичи прошли, мы пройдём.

— Знай стариков, — хмыкнул Гуляй. — Не удавать стать. Догоним!

Крагуяр задорно добавил:

— А и вытащим, если кому туго пришлось.

Светел отступил с лыжни́цы — пропустить Ильгру.

— Значит, бабка дочерей тебе напророчила? — поддел Гуляй. — А что про мужа сказала?

Витяжница перекинула на спину толстую белую косу. Расхохоталась:

— Бабка давно из лет выжила, да ещё пива напробовалась! Слышал, чего нашей умнице наговорила? Что будто бы ей судьба любить друга госпожи, изводить её брата и брезговать её суженым!

Гуляй угрожающе потемнел:

— В старину за подобные предсказания язык тупым ножом усекали, да правильно делали! Если старая ведьма сболтнула хоть на золотничок правды, это за кого, получается, они там нашу Ольбицу выдать хотят? За Болта, непотребника? Чтобы он ещё и к Нерыжени полез?

"Ольбицу?.."

— Поглядел бы я, что от него останется, — сощурился Кочерга.

— Болта нынче ни в столице, ни в Шегардае. На корабле, говорят, в Аррантиаду ушёл.

— Погоди, вот вернётся…

— А Йерел? — спросил Крагуяр. — Сложа руки будет смотреть?

"Йерел…" Что-то смутно дрогнуло в памяти. Давнее, истёртое многими бурями. Прямо сейчас недосуг было вспоминать.

— А что Йерел? Там как ведь: чем круче ввысь, тем крепче тенёта.

— Воля им здесь была. Ныне спутанные живут.

— Отдали мы деток на гибель, — с такой отцовской горечью бросил Гуляй, что даже Светел почувствовал себя виноватым. О ком печалился угрюмый хромец? О заменках? О каких-то знатных юнцах, что некогда тоже воспитывались в дружине, а ныне Ойдриговичу служили?..

— Почему на погибель? — обернулась Ильгра. — Ты, Гуляюшка, не сам их на крыло ставил? Не сам ликовал, Орепею страже вручая?

…Светел вновь явственно ощутил токи могучих сил, рокотавшие совсем рядом, за невидимой гранью. Сил, властных менять судьбы людей и целых племён, прорываться кипунами величественных и страшных событий.

Опять Шегардай! Ойдриговичи!.. Уж не приблизилась ли война, о которой судачили ещё в Торожихе? А если так — куда поведёт Сеггара его верность? С Эрелисовым полком на Коновой Вен?

"Бежать домой во все ноги. Калашников в копьё поднимать…"

Взгляд уже шарил по сторонам. Кабы сзади не Гуляй с его луком, хоть за тем сувоем незаметно в сторону прянуть. Или вон за тем. А там — ищи-свищи! Поймали дикомыта на лыжах!

— Наши ребята не выдавцы, — поддержал Ильгру Кочерга. — Горячее железо тоже тихо лежит, а плюнь — зашипит, схвати — ожжёшься!

Свербящая тревога подталкивала к немедленному делу. К необратимому поступку. К неворотимому слову.

"Может, чем бежать, лучше Сеггару объявиться? Он справедливый… подскажет… Дядя Летень ведь не врал? Мне, маме?.. Не врал же?.."

Начал сыпать снег. Дыхание близкого грельника обтачивало хлопья, превращало в жёсткую крупку. Пока ещё редкую, но промешкай — всё запорошит.

— Наддай! — долетел голос воеводы.

— Не то пустит нас Коготок по ложному следу, смеяться станет потом, — добавила Ильгра.

Уразное шеломянье прежде было самой обычной грядой. Холмы, распадки, лес, ягодники по склонам. Удобная дорога в торговое Пролётище, где среди болот отдыхали журавлиные стаи перед кочевьем на юг. Теперь всё изменилось. Погибший город становится городищем, Уразы стали Уразищем. Снеговые тучи здесь будто войной друг на дружку ходили. Гряда превратилась в один белеющий вал — холм от холма не разберёшь. Чтобы достичь Пролётища, шеломянье объезжали с северной стороны. Так повелось после того, как на прямоезжей дороге пропало несколько поездов. Люди, оботуры, сани с товарами.

У входа в Туманную щелью след коготковичей, несмотря на порошу, был ещё зряч. И вёл прямо вперёд.

Здесь Царская вновь ненадолго остановилась. Сеггар подозвал Светела:

— У тебя, отрок, глаза острые… Приглядись: петель не намётано?

Светел, гордый навыком следопыта, осмотрел снег. Смахнул свежую по́сыпь.

— Нет, государь воевода. Никто в сторону не свернул. Только сам Коготок отходил Хозяинушке поклониться. Его ирты: на левой пятка царапает.

По правую руку в мёрзлой скале виднелась вырубленная печурка. Потыкиного подношения там, конечно, уже не было. Горные Хозяинушки, как и Лешие с Болотниками, приходят за угощением в обличье птиц и зверей. Сеггар вложил в печурку лепёшку, взятую из кружала: