Мария Семенова - Братья

Горстка остывающей жизни, забредшей слишком далеко от спасения.

И тогда в тишине где-то близко раздался звук, которого они меньше всего ждали.

Кошачий крик.

Кот надсаживался, он звал на помощь, почуяв рядом людей.

Светел сделал шаг и другой, потом лишь сообразил, что двинулся без приказа. Это было не важно. За спиной кашляла, материлась, отдувалась дружина. Светел раньше прочих выбрался на взлобок…

Молодые, весёлые, ражие коготковичи сидели кучкой, тесно прижавшись. При появлении Царской ни один не подал голоса, не шевельнулся навстречу. Было видно: сперва они сидели в кружок. Пытались развести костёр на обломках саней, но огонь так и не принялся. Тогда-то сгрудились, сберегая крохи тепла. "Вот посидим, отдохнём…"

Оттуда, из самой сердцевины, и нёсся надрывный призыв.

А ещё…

За последней стоянкой Потыки, в десятке шагов, попросту кончалась земля. Светел посмотрел в ту сторону, голова закружилась. Такого не должны видеть человеческие глаза. Может, у этой пропасти и был другой берег, но рассмотреть его не удавалось. Только ровный, будто ножом обрезанный край — и за ним ныряющее вниз небо, всё так же полное звёзд.

Какой прямоезжий путь, какое Пролётище?.. Мир падал непосредственно в бездну. Край тянулся в обе стороны, сколько хватал глаз. Лишь впереди, немыслимо далеко, на полпути до звёздной тверди, сами по себе висели столбы бледного света.

Кот всё кричал. Сипло, яростно. Ещё отчаянней и нетерпеливей оттого, что люди всё же пришли. Сеггар первым отвалил деревянное тело в куколе, съехавшем на лицо. Колени сидевшего задрались неестественно, непристойно. Светел вдруг представил, что они останутся точно так же торчать и через десять лет, и через сто, лишь будет обходить круг размытая тень, отброшенная звездой. Кто был этот мёртвый? Не сам ли Коготок?.. Смерть всех уравняла, всех сделала одинаковыми, не хотелось даже всматриваться в одежду, подавно — куколь снимать. Светел вместе со всеми ворочал глодни, временами приходилось неволить, вдевать каёк, они подавались, сухо хрустя. Ближе к середине тела́, спаявшиеся в слитный ком, выглядели почти живыми. Наконец Светел рассмотрел, кого силились прикрыть собой коготковичи.

Юную суложь воеводы. И младшенького паренька, Весела.

Эти двое сидели в обнимку, склонившись головами над люлькой. Не двигались, не дышали. Лишь в самой люльке, в пуховом заячьем одеяльце, заходился криком невидимый кот.

Ильгре первой достало храбрости откинуть краешек меховой полстки. Изнутри, моргая сине-карими коготковскими глазами, смотрел живой и тёплый мальчишка. Прямо на нём, распластавшись одеялом, лежал кот. Только тут он, жалобно мяукнув, наконец замолчал.

— Знали, придём, — трудно, слово за словом, вытолкнул Сеггар. — Мало не дождались.

— Мне дитё! — зарычал сквозь зубы Гуляй. — Мне… выращу!

О том, чтобы хоть как-то обиходить умерших или унести их оружие, даже не заговаривали. Когда ради любого движения по семь раз дух переводишь, жизнь помышляет только о жизни. Светел присмотрелся. Весел, доверчиво прижавшийся к молодой матери, другой рукой держал короб с песницей. Покинуть здесь искру славнука было так же немыслимо, как и младенца. Светел потянул коробок. Ладонь в рукавице разомкнулась легко. Мёртвый Весел без понуждения отдавал гусли тому, кто больше не был соперником. Светел привязал их на поклажу, рядом с Обидными.

Царская вновь выстроилась походным порядком. Обратила спины к безмолвным братьям, к звёздной пропасти за обрывом. Стала отмерять первые сажени безнадёжной дороги назад.

Только теперь за спиной Светела переставлял ирты Кочерга. Гуляй хромал впереди. Кто же поставит замыкать вереницу несущего дитя в люльке!

Светел думал, путь к обрыву нелегко дался дружине. Это ему казалось по неразумию. Всё познаётся, когда есть с чем сравнить. За долгий переход он ни разу не отвернулся сцедить. Вся влага уходила с дыханием, глаза жгло. В голову словно гвозди вбивали, зато больше не чувствовался лютый холод. "Это что, оно самое и есть? Тепло замерзающих? Поцелуй Владычицы, смертное утешение?.." Светел пытался скрести в валенках пальцами ног, тщась понять, есть они ещё у него или проросли льдом, готовясь отпасть. Такую плату мороз у многих берёт. И люди благодарят, если ею дело обходится.

В третий раз едва не упав, Светел неловкими, негнущимися руками потянулся к ножу. Амбарную дверь, примёрзшую после весенних бесчиний, отдирать было проще. Светел всё-таки вынул поясной нож. Концом клинка ткнул себя в бедро. Неглубоко, пальца на полтора.

Плоть едва откликнулась болью. Ранка ощутилась больше как прореха в одежде, дыра, сквозь которую вон из тела заструилось тепло. Кое-как отойдя мыслями от собственных тягот, Светел напряг слух, ловя за спиной свистящее, застуженное дыхание Кочерги. На ходу ведь не только задний за передним присматривает, но и передний оглядывается. Убедившись, что Кочерга ещё идёт, Светел вдруг с пронзительным равнодушием понял: ни упорство витязей, ни целость его, отрока, рук и ног уже не имели значения.

Осознание было простым и спокойным:

"Не дойдём".

Спины впереди расплылись. На лыжне стояли мать и отец. Совсем такие, как показывал личник. Дёргалась жилка, продетая из груди в грудь, куклы взмахивали тряпичными руками: "Ты достойно бился, сынок. Иди к нам!"

Светел мотнул головой, разодрал смёрзшиеся ресницы. На него смотрела вполне живая мама Равдуша, а рядом с ней… Атя Жог? Сквара? Выросший Жогушка? "Не смей умирать, как те, покорно уткнувшись! Слышишь, сын? И другим не смей позволять!"

"Не дойдём…"

Сеггарова дружина и так вершила невозможное. Держалась на ногах и всё медленней, но тащила себя вперёд. Дралась там, где изнемогли и застыли сперва миряне-походники, после — могучие витязи Коготка. Всё равно подвиг будет напрасен. Каменных врат уже не достичь. Даже семижильным отмерен предел, и этот предел они давно миновали. Если слишком смелые вновь не услышат предупреждения, сунутся прямоезжей дорогой — может, найдут их, замерших на вдохе перед очередным шагом. Вставших нетленными среди вечно стынущей тишины…

Чуть дальше того места, где под сыпучими пеленами угадывались сани и оботуры, сник Гуляй. Подломилась раненая нога. Витязь не рухнул только потому, что через плечо висела на ремне люлька и её никак нельзя было уронить. Гуляй захрипел, вцепился двумя руками в каёк, медленно встал. Однако нога наказывала его хуже чем просто болью — непослушанием. Она вновь подогнулась, наотрез отказываясь держать. Гуляй молча поник на оба колена… да так и остался.

— Дядя Гуляй!.. — попытался закричать Светел.

Кочерга сзади одышливо засипел, тоже окликая товарища. Их услышали. Ильгра повернулась, тяжело, мучительно, за ней воевода. Гуляй не двигался, лишь держал на руках люльку с двумя жизнями, теплившимися наперекор смерти. Подоспевший Светел заметил: личина у него под глазными прорезями намокла, взялась ледяной коркой. Гуляй плакал от бессилия, понимая, что уже не вынесет дитятко под родные тёплые облака.