Мария Семенова - Братья

— Мы к тебе с правдой, и уж ты нас помилуй… — Вернулся, махнул кайком. — Вперёд!

Сперва теснина казалась обыкновенной. Чуть дальше со скал по бокам стали пропадать ледяные натёки. В воздухе простёрлись как будто паутинки мороза из самого сердца зимы. Витязи начали вытягивать из-под куколей меховые хари, укрывать лица. Светел видел, как качала головой Ильгра. Ему самому снег под лыжами почему-то казался неправильным. Ненастоящим. Мёртвым прахом, залетевшим в живой мир из мира Исподнего. Тыча кайком, Светел приметил змейки тумана, плававшие у подножия скал.

Тут уже голоса взялись до того странно отдаваться в каменных стенах, что стихли последние разговоры.

Белёсая мгла волнами плыла навстречу. Идущая дружина то утопала в ней по колено, то снова показывалась — чтобы скрыться уже по пояс.

След Коготка бежал посреди теснины, словно дразня.

Наконец проход повернул…

Туманная щелья была величественна. По сторонам росли в небо чёрные скалы, такие отвесные и неприступно-высокие, что Светел вдруг понял: последние полверсты дорога круто шла вниз, хоть спуск и не чувствовался. Между скалами кипело плотное белое молоко. Толчками, обвалами катилось к земле, текло под ноги людям.

След коготковичей, малость потоптавшись, нырял в это молоко и пропадал в нём.

Все знают, как ходить в слепой пурге или в облаке, когда собственных рукавиц не найдёшь! Гнутым концом посоха Светел зацепил саночки шедшего впереди Кочерги. Почувствовал на задке своих санок каёк Гуляя.

Туман беззвучно принял Сеггара, потом Ильгру. Ничего не произошло. "Мама…" Светел невольно зажмурился, задержал дыхание, в свой черёд окунаясь лицом в непроглядную белизну. Под личину, под одежду сразу всыпались ледяные колючки. Тёплый кожух, толстые штаны стали редкой рогожкой, не способной удержать телесную греву. Стало совсем жутко. Светел изо всех сил сосредоточился на кайке, зацепленном за передние сани. Ни на миг нельзя покидать его разумом. Неведомое, таящееся во мгле, может быть, уже сожравшее Коготка, тут и обманет. Отобьёт от своих, незаметно уведёт в сторону. Будет кружить, беспомощного и слепого, пока он не ослабеет, не подогнётся в коленях…

Туман распался, кончился перед лицом так же внезапно, как начался.

Светел ткнулся ногами в стоящие саночки Кочерги. Мгновением позже сзади в его собственные с руганью толкнулся Гуляй. И тоже застыл, потрясённо оглядываясь кругом.

Скалы, где бурлило сидячее паоблако, больше не принадлежали Уразной гряде. Они были двумя столпами, одиноко торчавшими на равнине. Сумрачное поле простиралось во все стороны, сколько хватал глаз. Однообразное, чуть волнистое. Устланное текучим снежным прахом, опавшим годы назад и уже неспособным растаять. А освещали промороженную тишину… звёзды.

Звёзды!..

Звёзды в безоблачной черноте!

Хотя по ту сторону щельи стоял белый день…

Царская дружина стояла, задрав головы, впитывала небесное чудо и не двигалась с места.

Потом Ильгра начала одышливо материться. Сыпать словами, годившимися нечисть прочь отгонять. Светил сперва заметил только тяжёлую одышку витяжницы, удивился и понял, что у самого лёгкие раздувались словно бы вхолостую.

— Я выросла в море! — кое-как произнесла девушка. — Я хорошо знаю небо! Где Северный Гвоздь? Где Ковш? Где Лосихи? А вон там что?..

Одна звезда, жёлтая, была заметно ярче и крупнее других. Она даже тени отбрасывала. Нерезкие, но внятные. "Солнце", напрашивалась разгадка. Нет! Солнце не имеет права быть таким. Крохотным, далёким, ненастоящим. Солнце, даже зимнее, должно гореть в синеве. Что оно забыло среди полночного мрака, лишь чуть разбавленного глубоким пурпуром?..

— Мы не знаем, что произошло в твердях небес, — сказал наконец Сеггар. Он задыхался, как и все остальные. — Может, Беда там смела и перепахала не меньше, чем на земле.

— Кто роптал на царей, под вельможами поживи! — добавил Гуляй. — Кто жаловался на солнечный зной…

Если верить следам, коготковичи тоже постояли здесь, скучившись, остолбушенные невиданным дивом. Держали, надо думать, совет. После, однако, выстроились и пошли дальше вперёд. Напрямки через сумрачные увалы. С тем, чтобы через десяток вёрст миновать промоину в небе и гордыми победителями выйти под знакомые тучи. К Пролётищу.

— Коготок прошёл, и мы не свернём! — прохрипел Кочерга. — Веди, Сеггар!

— Всем рты замотать, — велел Неуступ. — Вперёд!

И Царская двинулась прочь от скальных ворот, становясь на ходу вереницей сутулых теней с личинами вместо лиц, нижние продухи закрыты вязаными полосами, одни дыры для глаз. Губительный холод понукал к быстрому бегу, но, ходко взяв с места, витязи скоро сникли, потащились нога за ногу, как усталые старики. Воздух, едва сочившийся сквозь шерстяные повязки, был реденьким и пустым, точно спитой квас. Весь бы его променять на глоток буйного, хмельного, животворного ветра с бедовников, да кто ж даст?.. Тонкий могильный воздух не поил силой, он её отбирал. Звуки голосов в нём не разносились, падали иссохшими листьями. По краям зрения маячили багрово-чёрные тени, в ушах выстукивала кровь, повторяя: "Отдохни. Приляг. Подремли…"

Близ коготковского следа тянулась ещё лыжница, спотыкливая, неуверенная. Светел догадался: здесь прошёл раб. Тот, что ныне прятался под столом, болтая про Острахиль-птицу, огни в небе и прочую ерунду. Что взять с кощея? Раб недалёк и труслив, поэтому и зовётся рабом. Давний след успел потерять чёткость. Знать, снежный прах не лежал вовсе бездвижно. Чем-то потревоженный, стёк в лыжницу, начал изглаживать…

Сеггаровичи ползли вперёд упрямо и неуклонно, как вёсельный корабль, одолевающий быстрину. Тянуло сосредоточиться на очередном вздохе, на очередном шаге, но было нельзя. Муки и тяготы, как всякое зло, нельзя слишком пристально замечать. Иначе оно тебя тоже заметит.

Сделав немалое усилие, Светел заставил себя думать о красном складе слов, о гусельных звонах. О достойном ответе сказу Весела про витязя, закрывшего друга от смерти. Та песня, правду молвить, Светелу не понравилась. "Который погибший — его что, мама не ждала? Рук вослед не тянула?" Вспомнилась Равдуша под Родительским Дубом, отпустившим и Жогов рубец, и её, Равдуши, вдовью ширинку. Дивный голос, возносящий на золотых крыльях песню-молитву. Лёгкая тень рядом, словно проступившая из небытия. Свет сквозь листья, синие незабудки: мама Аэксинэй. Сгоревшие крылья мамы Золотинки, её глаза, полные звериной мудрости и печали: "Встал ты уже на след брата, маленький Аодх?.."

"Вот о чём бы песню сложить. Чтоб всякому захотелось по следу пуститься. За братниной любовью. За правдой…"

Ещё подмывало обернуться и посмотреть, далеко ли отодвинулись каменные ворота. Но сзади шёл ворчливый Гуляй, поэтому Светел не оборачивался.