Мария Семенова - Братья

Новко забыл о канатах, слушал, развесив уши. Любопытство доброго простеца, далёкого от царских дел и книжной учёности? Настороженность опытного подсыла?

— Славный царь, чьё имя свято для каждого повара и державца, наказывал томить оленину с одной лесной травкой… Увы, плесень съела чернила, поди разбери, то ли заячье ушко, то ли заячья душка. Между тем первая лучше размягчает жёсткое мясо, но запах требует подправки. Вторая же благовонна и сладка, но стоит переложить, и доверчивый лакомка поселится у отхожего места.

— И какую ты выбрал?

— Я перевернул лист, обратившись к рыбным кушаньям. Где ныне оленина, где те зелья лесные? Шегардай же, как мы знаем, изобилен карасём, требующим лишь сметаны.

Новко выпучил глаза. Помолчал, рассмеялся:

— Вот теперь, маленький райца, вера есть, что ты правда вниз не заглядывался, от людей обиды приняв…

"И у меня тебе вера есть, Новко. Ну… почти…"

Здравствуй многие лета, грозный господин мой, суровый к врагам, безызме́нно милостивый к достойным. Спешу, сколь возможно, утешить тебя в отеческой печали о здоровье праведного наследника и сестры его, сокровища Андархайны. Итак, тебе благоугодно было спросить, не процвёл ли Эрелис внезапными юношескими прыщами, дабы, благодарение царской природе, полностью очиститься ровно через три дня. Позволь же скорейшим образом утолить твоё беспокойство. Хорошо известные и верные тебе люди клянутся: третий сын отменно здоров, ограждаемый величием рождения не только от простуд, свойственных побережью Кияна, но даже от цветения щёк, обычного у взрослеющих. Увы, твой слуга вынужден писать с чужих слов, ибо удостаивается видеть царственного юношу куда реже, чем желало бы его сердце. Вместо того чтобы направлять благородный ум будущего правителя, я вынужден почти ежедневно терпеть ничтожного выскочку, вознесённого не родовитостью и заслугами, но лишь детской прихотью праведного.

Прости, господин, за упоминание юного временщика: того требует повесть о здоровье и чести будущего царя, коей я повинен тебе. Стало быть, имеет значение всё надлежащее до окружения праведных. Ты наверняка наблюдал, как сыновья простолюдья прикармливают уличных щенков, которые затем их кусают. Эрелис, побуждаемый состраданием, подобрал сверстника, готового, несомненно, вскорости искровить дающую руку. Суди сам, господин! Злочестивый сын Севера, многими здесь почитаемый за дикомыта, почти прямым словом отверг моё водительство в постижении последних дней Аодхова царства. Понятия не имея о ловушках и ложных следах, ожидающих малоопытного учёного, наглец возжелал во всё вникнуть сам. Он даже не взглянул на помощников, коих я был рад предоставить. Он предпочитает водить в книжницу безграмотного мезоньку, годного лишь книги подносить, да и то вымыть бы его сперва хорошенько. Как правило, оборвыш сторожит возле входа, предупреждая хозяина. Оттого для меня до сих пор тайна, чему эти двое предаются в покое, выделенном несносному Мартхе. Случай дал мне проведать лишь об одном их открытии. Роясь в пощажённых временем свитках, Мартхе напал на способ изготовления воровских чернил и уже пускает их в ход. Его мезонька ходит по торгу, продавая заезжим купцам отменно точные начертания Выскирега… бесследно выцветающие за седмицу. Надо ли упоминать, насколько дороже обходятся настоящие долговечные начертания? Равно как и о том, что ни твой слуга, ни, примером, великий жезленик Фирин их в подарок не получили?

Ничтожные обиды, конечно, не в счёт. Я невольно задумываюсь, на что, помимо лукавого обогащения, нужны Мартхе воровские чернила? Нет ли снадобья, воскрешающего записи? А главное, какой сокровенный умысел может зреть в этой душе?

Недавно Мартхе обмолвился, будто вплотную подошёл к повершению каких-то трудов, но вот что это за труды, выведать невозможно.

Умудрённые наставники Невдавени, чья дружба для меня счастье и честь, предупреждали о необычайной скрытности Мартхе. Учитель Дирумгартимдех, достойнейший из достойных, указывал на странную привычку Мартхе читать про себя. Добрый учитель приписал это обыкновение молчаливости, свойственной северным дикарям, и лишь после того, как недоучка был застигнут за разговором о противостоянии пыткам, понял, что истинная причина куда глубже и гаже.

Помяни слово, господин! Строптивые щенки вырастают зубастыми людоедами. Своевольные умники — а Мартхе определённо не откажешь в уме — колеблют устои трона, храмов, котла. Ты волен полагать, будто я страшусь теней на стенах, но как тебе вот такое? Мартхе всячески избегает меня, тем не менее недавно я застал его без обычной свиты бродяжек и воззвал к долгу подданного, к чести райцы. Мальчишка выглядел напуганным. Он был готов покаяться мне. Даже сказал, будто обнаружил нечто важное, требующее раздумий. К великой досаде моей, довершить беседу нам не пришлось. Уличный чудак, наверняка состоящий в сговоре с Мартхе, не ко времени возвеселил чернь, позволив злочестивцу исчезнуть.

Господин, да вмешается земная длань Правосудной! Столичные подземелья прорастают незримыми корнями. Боюсь даже предполагать, что за плод может ждать нас, если промедлим…

Метель завесила чёрные стены крепости белыми изысканными коврами. Роскошные прикрасы уже оседали, обваливались. В полуверсте молчаливым скопищем стояли исполины в скорбных плащах. Поодиночке высвобождали то руку, то голову. После бурана в лес идти нисколько не веселей, чем в самый буран. Накатанные стёжки погрузли в первозданном уброде, на прежде гладких изволоках затаились новые валежины… Вот только дела́ Владычицы отсрочек не знают, приспело — ступай.

Ворон миновал крепостные ворота, снаряжённый в дальнюю дорогу. В руках добрые камысные лыжи для быстрого бега, за спиной лапки, пристёгнутые к плетёному кузову.

Ветер вышел проводить ученика:

— Всё ли помнишь, сын?

— Как не помнить, отец. Заливом до Кияна, там поезд из Пролётища подожду. Найду слугу купеческого с родинкой у левого глаза. Если верно откликнется, свёрточек отдам. Упрежу: в Коряжине бабонька нужное словечко шепнёт, ей доверишь. С тем назад побегу. Коли не опоздает купец, через две седмицы вернусь.

Ветер улыбнулся. Две седмицы — приличный срок для тяжёлого на ногу Хотёна. Проворный Бухарка выгадет сутки-другие. Ворона, всем бегунам бегуна, впору будет высматривать с Дозорной дней через десять.

Великий котляр спросил строго:

— На лёд где съедешь? Может, прямо здесь?

У дикомыта блеснули глаза, подвижные брови встали домиком.

— Только не прямо, отец! Свалюсь ещё, нос зашибу.

Учитель и ученик расхохотались так дружно, что у шедшего следом Лихаря задёргалось веко. Каждый новый снегопад чуть-чуть изглаживал обрыв, где стояла Чёрная Пятерь. Спуск напрямки уже не был, как прежде, делом бесшабашной отваги. Петли санной дороги после каждого ненастья прорубали заново. Некогда крутые локти лежали широкие, гладкие, безопасные. Лыжнику вроде Ворона таким спуском прельститься — собственную бороду оплевать.