Мария Семенова - Братья

Подглаварь и Лутошка смотрели в немом изумлении. Одна Кука не дивилась замыслам, которые сама нашептала. Галуха забыл наставления, повёл гордый медленный танец, принесённый из Фойрега. Никто не заметил.

— Так царевич когда ещё водворится, — обрёл голос молодой следопыт.

— Повременим, пока на плечах погоня повиснет? Затравленными в утёк бросимся? — усмехнулся ватаг. — Нет, друже. Ныне серебра полны скрыни. На кораблях не тесниться стать: сколько надо, все выкупим. А за морем… Мне, что ли, про кощеев вам сказывать? Рабы!.. Мы да в благодатной земле угла не найдём? Безначальное стадо примучим, как отцы наши в былые годы примучивали. Новое владение урядим, как отцы уряжали. — Помолчал, облизнул сладкую пену с усов. — Боярынька у нас уже есть. И державец для двора найдётся: Капуста.

Лутошка сидел, приоткрыв рот. Медленно вбирал сказанное. Вот, стало быть, почему один с младенчества коновод, а прочие только в рот ему смотрят. Вожак не робеет запретов, не ведает страха. Без боязни пробует всё, что иные дерзали. Без оглядки затевает неслыханное. Невозможное.

Марнава задумчиво произнёс:

— А там и венец выковать можно…

Телепеня с нескрываемым торжеством откинулся на подушки.

— Думаешь, Хобот у Селезень-камня над бабьими румянами трясся?.. Подай, жёнка, ларец!

Кука того только ждала. Обернулась, вытащила из-за себя подголовник. С виду обшарпанный, простой, но Галуха знал такие ларцы. Извне берёста, изнутри луб, меж ними — кованая решёточка. Боярыня сняла с шеи ключ на длинном шнурке. Под пальцами Телепени чуть слышно щёлкнул замочек.

Галуха пытался зажмуриться, отвернуться, чтобы лишнее мимо зрачков пропустить… не совладал. На грубых ладонях разбойников, на куске тёмно-синего бархата мерцало дивной работы очелье. Цветы, звёзды, крылатые молнии, исполненные в серебре.

— Из глубоких вод вынут, — щурясь на мягкий блеск, сказал Телепеня. — Находчик и цены находке не знал. За лопасть вяленого мяса Хоботу отдал: бирюлька! Ну а Хобот андархского выморочного добра с лихвой навидался. Смекнул, что́ в руки пришло.

— Сон утратил, гадавши, как нещечком распорядиться, не прометнувшись, — с видом причастницы подхватила боярыня. — За деньги продать? Так у него барыш держится до кружала, как ещё собак и нарту не прогулял!.. Хотел было в Коряжин поспешить, владыке грозному поклониться. Ан забоялся.

— С государя Хадуга станется в награду кнута и дыбы отмерить, — довершил Телепеня. — Нам ли не смыслить того, на каторге битым!

— Правильно забоялся, — кивнул Марнава. — Как пойдут спрашивать, где взял, с кем, много ли ещё святынь от наших глаз прячешь!

Лутошка тоже кивнул. Каторга с палачом его счастливо миновали. Однако закабалённым ходил, битья принял изрядно.

— Я и сам Хоботу всей цены не дал, зато погибель следом не выпустил, — сказал Телепеня. — Эй, гудила! Что ты там заладил, ажно зубы свело? А ну пой как следует! Про Кудаша нам давай!..

Галуха едва не выронил уд. Сталь у горла… кровавое бульканье… Он спешно заглушил струны, чеканившие царскую величавую выступь. Через немалую силу разогнал морок. Успокаивая дыхание, взял несколько глубоких, грустных созвучий.

…А ведь вначале Галуха кривился, слушая Лутошкины басни о гибели Кудаша. Но приказал батюшка Телепеня — и сам вот на что употребил отмеренный Владычицей дар. Вот на какой срам сладил струны, радовавшие царевичей.

В этот день Ознобиша бессовестно долго проторчал на исаде. Скоморохи Шарапа давно унесли сказ о доблести Гайдияра в иные края. На подвыси властвовала уже другая ватага. Ознобиша следил, как возвращались в ловкие руки ярко раскрашенные шары, слушал зубанки, гусли и бубны, временами словно всплывая к жестокой яви из короткого сна. Полно, люди, о чём это вы, когда меня на плаху ведут?

"Ясно, тем первым уроком Ветер не удовольствуется. Ещё знать бы, кто мне кару назначил, чтобы я в любимую книжницу каждый день выходил, как на казнь? Ждал, помилуют или голову срубят?.."

…Один за другим подбегали прикормленные мезоньки. Сказывали новости, о коих судачить на исаде будут лишь завтра.

— Слышал, добрый господин? Купец Жало домочадца недосчитался. Девка отворот дала — взял с моста сиганул.

— Площадник узнал, ногами затопал. Ласёхам велел следить, кто на мосту замешкается — в шею гнать…

Ласёхами, сладкоежками, мезоньки именовали порядчиков.

— Доба-лакомщик, чьи постилы у государя Эрелиса подавались, с женою советовался, — доносил пронырливый Кобчик. — Мыслит благословения испросить, пекарню калачную выкупить да наладить.

Ознобиша даже ему внимал, будто прощаясь. Перед глазами стояла Чёрная Пятерь. Ветер читает письма, коих немало течёт к нему когда с бродячими торгованами, когда — с нарочными гонцами. Читает, крутит в пальцах длинный боевой нож. Рукоять в бирюзе, струистый клинок с надписью. Прочитанное Ветру не нравится. Нож слетает с руки, блеснув, втыкается в дверь. Дверь тотчас приоткрывается. "Звал, отец?" — спрашивает Лихарь. Источник тяжкой ладонью сминает ворох грамоток на столе. "Да, сын. Собирайся-ка в Выскирег…"

— Дяденька… а сухарика?

Вновь зазвучали крики торговок, гнусавые жалобы нищих, запели скоморошьи свирели. Досадуя на себя, Ознобиша развязал кармашек, вынул большой кусок сухаря. Показал, но сразу не отдал. Знал обычай мезонек немедленно исчезать с лакомством в кулаке.

— Вот что, друже… Слыхал ли когда про котёл, от праведных царей заведённый?

Кобчик мигом вернулся к привычной настороженности. Пуганый воробьишка, опасливый, вороватый и хитрый.

— Ну… слыхивал…

— Святой Аодх, праотец нынешних государей, воздвиг кров для бездомных, очаг для озябших, светоч для блуждающих без пути, — начал рассказывать Ознобиша. — Посмотри на меня. Я сам бы мог принять судьбу побирушки, но вместо нищеты служу третьему в лествице и сам волен других оделять.

Мезонька переминался, не спуская глаз с сухаря. Давно заготовленные слова предстали Ознобише жиденькими струйками дыма. Ветер с Кияна нёс их мимо нечёсаной головы, без остатка размыкивал на ледяных клыках капельников. Подавив вздох, Ознобиша отдал Кобчику сухарь: