Рейчел Хартман - Серебряная кровь [litres]

– Я говорить с вы по-порфирийски. Простите.

Он обратился к Абдо на порфирийском, и тот кивнул.

« Я буду переводить », – произнес юноша в моей голове, одновременно делая мне знак своими изящными пальцами. Видимо, на моем лице отразилось удивление, потому что Абдо пояснил: « Дед не знает, что я могу говорить с тобой без слов. Мне кажется, это его расстроило бы, с ним я не умею так разговаривать».

«Я немного понимаю по-порфирийски», – подумала я. Абдо скорчил недоверчивую гримасу.

Тайтон откашлялся.

– Абдо принадлежит богу Чахону, причем не единожды, но дважды, – сказал он. – Во-первых, Чахону принадлежат все итьясаари.

«Даже вы, глупые иностранцы», – добавил Абдо, переводивший слова деда. Конечно, я уже успела подзабыть порфирийский, но все-таки была уверена, что Тайтон этой фразы не говорил.

– Во-вторых, его мать – жрица Чахона. Он должен отдать этому богу каждую клеточку тела и души, – продолжил Тайтон. – Абдо появился на свет, чтобы стать преемником Паулоса Пэнде – самого почитаемого жреца-итьясаари в нашей стране. Однако, – старик склонил голову, словно ему было очень стыдно, – Абдо тяготился своими обязанностями и не воспринимал их всерьез. Он ссорился с Пэнде, пренебрежительно относился к матери и, в конце концов, сбежал из дома.

«Все не так просто», – сказал мне Абдо. Он хмурился, глядя на деда.

Мне хотелось выслушать Абдо и узнать его версию произошедшего, но тот факт, что в Порфири существовали жрецы-итьясаари, заинтересовал меня еще сильнее. Как же все-таки их страна отличалась от Южных земель, где полудраконам приходилось скрывать свою сущность.

– Я оберегаю Абдо в надежде, что однажды он примет ношу, которую ему суждено нести, – заключил Тайтон. – Забирая его с собой, вы должны понимать, что берете на себя священное обязательство.

«Та-да! – воскликнул Абдо и скорчил гримасу. – Я важное обязательство. Чахон следит за тобой».

За его сарказмом было нетрудно разглядеть смущение.

– Чахон – это… бог случая? – спросила я, уклоняясь от ответа и продолжая изучать выражение лица Абдо.

Старик так внезапно вскочил со стула, что я испугалась, не обидела ли я его. Но он склонился ко мне и расцеловал в обе щеки. Я бросила взгляд на Абдо.

«Он рад, что вы знаете, кто такой Чахон», – уныло пояснил он.

На самом деле, я попала пальцем в небо, но сознаваться в этом явно не стоило. И уж точно не стоило произносить вслух ответ, мгновенно пришедший в мою бедовую голову: «Тогда я положусь на волю случая!»

Тайтон сделал шаг назад. Его морщинистое лицо снова приняло серьезное выражение.

– Помните. Обязательство, – запинаясь, проговорил он на гореддийском.

– Абдо мой друг, – ответила я и присела в реверансе. – Я буду его беречь.

Старик с легким изумлением наблюдал за моими светскими потугами, а потом произнес что-то по-порфирийски. Абдо поднялся на ноги и направился к двери вслед за ним. Я последовала за ними и на прощание сказала «спасибо» и «до свидания» на порфирийском. По удивленной гримасе Абдо я поняла, что мне нужно работать над произношением. Но лицо Тайтона расплылось в улыбке, как будто он считал меня очаровательно нелепой.

Я закрыла за ними дверь. Их слова о богах изрядно меня озадачили. Мальчик двенадцати лет – это не подарок, в какой бы стране он ни родился. Мальчик двенадцати лет, которого объявили собственностью бога… что это вообще означало? Если он попросит накормить его конфетами на ужин, а я откажу, бог Чахон об этом прознает? Возможно, он из тех богов, которые только и делают что карают людей? У нас в Горедде хватало подобных святых.

В дверь постучали, да так громко, что я подпрыгнула на месте. Видимо, Абдо или Тайтон что-то забыли. Я пошла открывать.

На моем пороге стоял принц Люсиан Киггз. Он был одет в привычный алый дублет, а под мышкой держал какой-то плоский кожаный мешочек. Его темные кудри вились, словно у ангела – мое сердце на секунду перестало биться. Мы почти не разговаривали с того самого дня, когда признались друг другу во взаимных чувствах и вместе приняли решение встречаться как можно реже. Он приходился Глиссельде женихом, я была ее подругой. Конечно, существовали и другие препятствия, но это затмевало все остальные.

– Принц. Эээ, проходите, пожалуйста. – Я так удивилась, что произнесла эти слова автоматически, совершенно не думая.

Разумеется, он остался стоять на месте. Я бы и не стала предлагать, не застань он меня врасплох.

Он окинул взглядом пустой коридор, а потом снова обратил свои темные глаза на меня.

– Можно? – спросил он, грустно нахмурив брови. – На одну минуту.

Я присела в реверансе, чтобы он не заметил моего смущения, а затем проводила его в гостиную. На столе стояли не убранные после чаепития чашки. Киггз впервые оказался в моих покоях: я жалела, что у меня не было возможности прибраться. Он обвел взглядом мои полки, ломившиеся от книг, эксцентричную коллекцию статуэток, сделанных квигутлами, и спинет с огромной кучей нот. На стуле возле камина все еще восседала моя лютня, словно зашедший в гости джентльмен с гусиной шеей.

– Надеюсь, я не помешал, – с улыбкой произнес Киггз. – И часто ты приглашаешь на чай музыкальные инструменты?

– Только когда удается добыть сырное печенье, – ответила я и предложила ему угоститься. Он отказался. Я переставила лютню, а сама чинно присела на стул, стоящий по другую сторону неубранного стола.

– Я пришел с дарами, – сказал Киггз, пытаясь нащупать что-то в кармане дублета. Наконец он вытянул тонкую цепочку, с которой свисало два кулона-тника – круглый бронзовый медальон и серебряное сердечко-узелок. Они тихонько позвякивали, ударяясь друг о друга. – Мы думали, нам придется сражаться за них с Комонотом – в буквальном смысле, – продолжил Киггз. – Но он говорит, что ты недавно оказала ему какую-то услугу.

– Хорошо, – отозвалась я. – То есть, я надеюсь, мне удалось ему помочь. С ним всегда трудно понять наверняка.

Принц печально улыбнулся:

– Я испытал это на собственном опыте. Нам с тобой надо будет как-нибудь сверить наблюдения, – он звякнул медальонами, возвращая разговор к основной теме. – Второй бронзовый тник мы отдали даме Окре, так что вы сможете переговариваться во время твоего пребывания в Нинисе. Она рассчитывает, что ты будешь разъезжать по стране, а она доблестно останется у себя дома, в Сегоше.

– Ну, еще бы, – проговорила я. Он снова улыбнулся. Я почувствовала укол вины: я не имела права вызывать у него улыбку.

– Сердце-узелок, – он приподнял искусно сплетенную серебряную подвеску, – соединит тебя с аппаратом в кабинете Сельды. Она хочет, чтобы ты связывалась с ней дважды в неделю, вне зависимости от того, увенчаются твои поиски успехом или нет. Заявляет, что если она с тобой не поговорит, то начнет беспокоиться, а ее беспокойство отныне может сказаться на международных отношениях.