Владимир Ильин - Кое-что об архимагах [СИ]

В том месте не было магии, что-то под фундаментом древней постройки в мгновение сжирало все магическое из воздуха, огня, камня и воды, высасывало природную силу человека, делая даже архимага простым человеком. В подземельях Обители бросали осужденных чародеев, полагая это самой страшной карой. Без дара, без силы, что даровала долгую молодость и отменное здоровье, на скудном пайке, в холодных и сырых застенках преступники угасали за считанные годы.

Филипп Анси пришел в Обитель добровольно. Щедрые дары в обмен на скромную келью послушника и безопасность – таково было предложение юноши безликим настоятелям. Он тогда зашел слишком далеко в познании, и кое-кто из тех, кто подсовывал под руку книги в Темной башне, всерьез обеспокоился – Фил целенаправленно искал на стеллажах совсем не то, что было нужно безликим манипуляторам. Там желали перехода от базовой теории к практике – ритуальным жертвам и вербовке сторонников; организации схронов с оружием и подкупе чиновников, подготовке диверсий и идеологической основы будущих мятежей в провинциях. А Фил нуждался во времени, чтобы структурировать теорию, щедро изложенных в редчайших трудах, и он не знал иного места, где его не достанет Тьма.

По иронии судьбы, его достал Свет. Его приняли в Обитель – но не паломником, как сотни иных, взявших обет или просто не дружащих с головой. Как оказалось, на него с порога смотрели, как на инструмент, раскусив тщательно скрываемый отпечаток тьмы глубоко внутри. Хотя, вряд ли в полной мере определили его природу – иначе не миновать костра даже потомку великого Анси. Они полагали, что мальчишка заигрывал с тьмой, осознал содеянное, ужаснулся и пришел замолить грехи. Но делу Света был не нужен еще один праведник среди тысяч и тысяч. А вот средство познать Тьму и проверить иные теоретические и запретные практики – в нем Свет Обители нуждался гораздо серьезней. Тем более, что паренек ничего не поймет, а даже если сохранит разум – то никому не признается, особенно будучи родственником Великого Молчуна, который огнем выжигал провинции и за меньшую ересь. Так думали в Обители, с удовольствием принимая на порог скальпель, удерживая который в своих руках они намеревались научиться вырезать Тьму и иные несовершенства из души.

Следующие годы для Филиппа прошли весьма болезненно и познавательно. Правда, та грань, когда руководил хирург, и когда он начинал безвольно следовать за одушевленным инструментом, быстро смазалась. Вряд ли для предмета откроют библиотеки и тайные свитки с эпохи падения богов. И уж точно не станут выслушивать советы и покорно отходить в сторону, когда потомок великого рода с унаследованным упрямством и гениальностью резал свою собственную душу, фанатично соглашаясь с Хозяевами Обители – ведь те с самого начала говорили об очищении, неуклюже пытаясь объяснить слегка испачканному клинку, отчего его нужно погрузить в раскаленную печь и проковать. Чтобы помочь всем остальным заблудшим, разумеется.

Вместо этого Филипп погрузился в расплав целиком и правил себя внутри горнила, неведомым образом не давая личности растаять в бушующем Источнике Обители – в который под огромным давлением закачивалась вся магия вокруг, иссушая подземелья и придавая им ту самую зловещую славу. Вряд ли его рецепт был воспроизводим кем-то иным – Фил собирал себя знаниями Темной башни вокруг ее облика, а иные практики маскировал результатами озарения и таланта самоучки. Благо, иное тут никто и не мог предположить.

Старательность и одержимость перспективного неофита оценили по достоинству.

Вскоре Фил продолжил исследования, привередливо выбирая путь – из сотен теорий, приносимых ему незнакомцами, замотанными до головы в дерюгу, под которой виднелись шелка и золото. Великий опыт заинтересовал многих, а прогресс и результаты заставляли великих бороться за право оказаться рядом. В таких делах, впрочем, они явно знали толк – пусть интриги и оставались вне внимания одержимого мага-ученого, но подарки в виде научных и запретных трудов через какое-то время стали вызывать чувство пресыщения.

Впрочем, холод кельи, пост и голод никто не отменил.

По прошествии дней, которые Фил перестал считать после первой тысячи, кто-то из родичей Филиппа спохватился и провел ритуал поиска, обнаружив пропажу в одиозном месте – и Обители со скрипом пришлось признать его существование. Там, наверху, фамилия оставалась достаточно сильной и могущественной, чтобы ей были вынуждены отвечать, а на требования личной встречи – не отмалчиваться или отделываться уклончивыми рассуждениями о сроках паломничества. Даже не смотря на сонм заинтересованных покровителей.

Филиппу предстояло показаться родным и вернуться к познанию вновь – так договаривались в подземельях, пугая и обещая, соблазняя знаниями и стращая жутким посмертием.

Сам же Фил решил, что больше не боится мира над землей.

Через какое-то время Филипп вновь стоял перед входом в Обитель – на этот раз называя его выходом. Перед ним были те же трое, и столь же мрачно коптили факела, делая потолки иссиня-черными. Но на этот раз решался вопрос куда серьезнее – выйти ли ему. Жить ли человеку, проникнувшему в столь опасные тайны. И пусть все было оговорено несколько раз, и принесены настолько страшные клятвы, что за нарушившим их придут такие сущности, что не спасет и смерть… Но, как оказалось, договаривался он с покровителями, которые ошиблись столь же сильно, как и сам Фил. Потому что Обитель имела свое мнение на его судьбу.

– Я пройду? – Стоял напротив них, покачиваясь от слабости, парень.

Еда, сохраненная в тайниках, завершилась давным-давно, как бы он ее не растягивал. А ее там было много, очень много… Знания же питали только дух.

На слова его последовало молчание словно трое ждали чего-то еще. Ни обещаний и благодарности, ни россыпи слов и осторожных расспросов, на которые он так и не услышал и звука. Ни богатств и золота, робко предложенных им деланно недоумевающим Филом, уже осознавшим, что сделки больше нет.

Они вновь ждали от Фила покаяния.

– Но я разве я не заслужил прощения? – Подслеповато щурился он ослабшим зрением на хранителей. – Разве я не вытерпел достаточно боли?

– Забвение. – Вновь с завораживающей синхронностью наполнил коридор звук трех глубоких голосов.

Свобода с чистым разумом младенца или стертые воспоминания за последние десятилетия? Не имело значения. Ему предлагали отказаться от силы, знаний, могущества, собственной личности, заработанной через кровь, старания и боль – и эту цену он заплатить не мог.

Тогда Фил неуверенно и осторожно, чтобы не упасть, отвернулся от хранителей, ставших тюремщиками, и вернулся в свою келью. Где и умер в первый раз – впервые совместив отточенную и доведенную до совершенства теорию с практикой.