Нил Гейман - Добрые предзнаменования [litres]

– Ага.

– Так не из Вест-Индии?

– Тайное знание, паренек. Военная тайна Армии Ведьмознатцев. Вот пройдешь посвящение, как должно, будешь знать все секреты. Какое-то вуду, может, и из Вест-Индии. Тут я, так и быть, с тобой соглашусь. Ага, соглашусь. Но вуду худшего рода, самого черного рода, оно из этого… как там…

– Бангладеш?

– Во-во, из Бангладеш! Точно, паренек, оттуда. Прямо вперед меня сказал. Бангладеш. Точно.

Шэдуэлл докурил самокрутку (при этом окурок непостижимым образом бесследно исчез) и ухитрился сразу же свернуть следующую. Ньют снова не успел разглядеть ни бумаги, ни табака.

– Ну, так. Нашел чего, Армии Ведьмознатцев рядовой?

– Вот вроде бы, – Ньютон протянул ему вырезку.

Шэдуэлл, прищурясь, взглянул на нее.

– А-а, эти… – протянул он. – Вздор. Это они себя называют ведьмами? Я их прошлым годом проверил. Взял с собой весь добродетельный арсенал и кой-чего на растопку, забрался к ним, а они чистые, что твой младенец. К горло-носу не ходи, это они нас просто дразнят. Вздор. Да они дедушки родного призрак не узнают, хоть он им из штанов вылезет. Чистый вздор. Вот раньше, паренек, все было по-другому.

Он уселся и налил себе чашку сладкого чая из липкого термоса.

– Я тебе уже рассказывал, как меня завербовали в Армию? – спросил он.

Ньют решил принять это за разрешение сесть. Он покачал головой. Шэдуэлл прикурил от видавшего виды «ронсона» и со вкусом откашлялся, прежде чем начать.

– Сидели мы с ним вместе, вот как. Армии Ведьмознатцев капитан Ффолк. Десять лет за поджог. Хотел сжечь сборище ведьм в Уимблдоне. Всех бы там и спалил, да днем ошибся. Добрый человек. Все мне рассказал про войну: про великую битву Небес и Преисподней… Вот, значит, и про Военные Тайны Армии Ведьмознатцев. Про семейных духов. Соски. И прочее… Он, понимаешь, помирал. И ему нужно было, чтобы кто-то продолжил традицию. Ну вот как ты сейчас… – И Шэдуэлл покачал головой.

– Вот ведь до чего дошло, паренек, – продолжил он. – А ведь всего пару сотен лет назад мы были в силе. Мы стояли между нашим миром и тьмой. Как тонкая красная линия. Тонкая красная линия огня, понимаешь?

– Я думал, церковь… – начал Ньют.

– Фуй! – сморщился Шэдуэлл. Ньют встречал это слово в книгах, но действительно услышать, как кто-то его сказал, ему довелось впервые.

– Церковь? А на что вообще когда-нибудь годилась церковь, а? Что одни, что другие. И работа у них почти что одна и та же. Что, церковникам можно доверить покончить с нечистым? Как же! Они ведь если с ним покончат, так сразу потеряют работу. Если идешь на тигра, тебе не по пути с тем, кто думает, что лучший способ на него охотиться – бросить ему кусок мяса. Нет уж, паренек. Это наше дело – сражаться с силами тьмы.

Наступила тишина.

Ньют всегда старался видеть в людях только хорошее, но вскоре после вступления в АВ ему показалось, что его начальник и единственный соратник по уравновешенности напоминает перевернутую пирамиду. («Вскоре» в данном случае означает «меньше чем через пять секунд».) Штаб АВ размещался в вонючей комнатушке со стенами цвета никотина, которым, по всей вероятности, они и были покрыты, и полом цвета табачного пепла, из которого, по всей вероятности, он и состоял. Посреди комнаты лежал квадратный коврик. Ньют старательно обходил его, потому что он любовно лип к подошвам.

На одной из стен висела пожелтевшая карта Британских островов, и в нее кое-где были воткнуты самодельные флажки. По большей части они отмечали места, куда можно было доехать из Лондона по самым дешевым льготным билетам.

Однако Ньют торчал здесь уже несколько недель потому, что, скажем так, сначала он был потрясенно очарован. Потом в его душе появилась потрясенная жалость, и наконец – что-то вроде потрясенной привязанности. Оказалось, что в Шэдуэлле чуть больше полутора метров росту, а одевался он во что-то неописуемое – в том смысле, что во что бы он ни одевался, описание, даже сделанное с натуры, сводилось бы к словам «старый длинный грязный плащ». Зубы у него, наверное, были свои, но только потому, что они больше никому не были нужны: если бы он положил любой из них под подушку, чтобы Зубная Фея его забрала, она бы тут же уволилась.

Жил он, похоже, исключительно на сладком чае, сгущенном молоке, самокрутках и особой строптивой разновидности внутренней энергии. У Шэдуэлла была Цель Жизни, и он шел к ней, задействовав все ресурсы души и льготного проездного билета для пенсионеров. Он верил в эту Цель. Именно она приводила его в движение.

У Ньютона Импульсифера никогда не было цели в жизни. А еще, насколько ему было известно, сам он ни во что не верил и из-за этого ощущал определенную неловкость, потому что ему давно уже хотелось во что-нибудь поверить, с того самого момента, когда он осознал, что вера – это спасательный круг, благодаря которому большинство людей держатся на плаву в бурных водах Жизни. Он хотел бы поверить в Бога Вседержителя, хотя ему казалось нелишним, прежде чем связывать себя обязательствами, сначала поговорить с Ним хотя бы полчаса, чтобы выяснить некоторые сомнительные вопросы. Он пробовал ходить в самые разные храмы, ожидая яркой синей вспышки внезапного озарения, и ничего не произошло. Потом он попробовал официально стать атеистом, но ему не хватало твердокаменной и самодостаточной уверенности даже для этого. Любая из политических партий казалась ему столь же бессовестной, как и все остальные. От идей «зеленых» он отказался, когда прочел статью про планировку экологически чистого сада в выписанном журнале об охране окружающей среды. На иллюстрации к этой статье было показано, как экологически чистая коза пасется на привязи в метре от экологически чистого улья. Ньют провел достаточно времени у бабушки в деревне, чтобы узнать кое-что о повадках как коз, так и пчел, и пришел к выводу, что редакция этого журнала состоит исключительно из пациентов психиатрической клиники. К тому же в нем слишком часто упоминалась «общественность»; Ньют всегда подозревал, что люди, постоянно употребляющие слово «общественность», имеют в виду его особое значение, подразумевающее, что ни он, ни кто-либо из его знакомых не имеют к этой общественности никакого отношения.

Потом он пытался поверить во Вселенную, что казалось достаточно разумным до тех пор, пока он, в невинности своей, не начал читать новые книги, в названии которых мелькали слова типа «Хаос», «Время» и «кванты». Он обнаружил, что даже те люди, которые, так сказать, по роду занятий занимаются Вселенной, всерьез в нее не верят и даже едва ли не гордятся тем, что не знают, что она собой представляет и даже существует ли на самом деле, пусть даже чисто теоретически.

Для неизощренного сознания Ньюта это было просто невыносимо.