Энтони Варенберг - Рыжая Соня и Врата Немедии

Девушке стало нехорошо. Если все, о чем говорил граф, относилось к Эльберу, бритунцу оставалось только от души посочувствовать.

— Элгон не был ни евнухом, ни слепым, — снова возразила она. — Это не мешало ему являться жрецом и… иллюминатом.

— Нет, мешало. Он мог достичь гораздо большего и заново создать Побережье, а вместо того нелепо и бесславно погиб… Соня, я понимаю твои чувства. Но цель, которую я преследую, настолько велика, что ее осуществление требует идти до конца, не оставляя места малодушию.

— Еще бы, — язвительно заметила девушка, — что тебе колебаться? Речь ведь идет не о том, чтобы вырвать собственные глаза! Так что и сожалеть особенно не о чем.

Темнокожий граф печально вздохнул. Даже в эту минуту он вовсе не был похож на безумного изувера, жаждущего чужой крови.

Тонкое, аристократически красивое, умное лицо, в котором столь идеально сочетались черты представителей Юга и Севера… Но для Сони сейчас оборотни, что пребывали у Ютена в услужении, и те представлялись более человечными, нежели их господин.

— Я знаю, что ты хочешь сказать, Ютен. Спасение многих ценой страданий одного… так что только ни оправдаешь!

— Не многих, но лучших, — терпеливо поправил ее граф. — Среди которых, между прочим, можешь оказаться и ты — по праву, как равная нам, хотя ты и женщина. Твое место в числе тайных правителей, дочь Рыси, ведь по сути ты таковой и являешься. Когда опасность минует, обновленная Хайбория ляжет у наших ног, и мы начнем все сначала, переступив Черту Миров. Ты веруешь в богов, Соня? Так вот, мы сами станем богами. Имея в своем распоряжении иллюмината, мы сможем все. Ты совершила великий подвиг, доставив его в Асингалек. Более не тревожься: все остальное я довершу сам. Боги бессмертны: не ты ли столь жаждала вечности? Так вот, ты ее получишь. Ты, вместе с еще восемью избранными.

— Из коих ты станешь величайшим, Ютен, не так ли?..

— Для меня не важно, кто окажется величайшим. Хотя, возможно, ты права.

— Это все, что ты можешь мне сказать? — спросила Соня, резко поднимаясь.

— Подожди. Нет, это не все. Дай мне закончить…

…Опять этот ужас!

Эльбер изо всех сил пытался преодолеть его — и не мог.

В первый момент он вообще едва не лишился рассудка, решив, что уже все кончено, и граф Ютен выполнил то, что собирался, — иначе почему его окружает полная темнота без единого проблеска света?

Бритунец обнаружил себя лежащим ничком на каменном полу. Он с трудом сел — голова сильно кружилась, кажется, его ударили чем-то тяжелым.

Борясь с этим ощущением, он поднялся и, вытянув руки, попробовал определить, что его окружает, быстро сообразив, что оказался в настоящем каменном мешке с шероховатыми влажными стенами.

Сразу же дал о себе знать его неодолимый страх перед темнотой и замкнутым пространством. Впечатление довершало то, что он тут же, едва пошевелившись, услышал металлический лязг и, ощупав себя, понял, что на него надели ошейник, приковав цепью к кольцу в стене.

В точности так же, как когда-то было в Бельверусе.

Кошмар повторялся во всех подробностях. Эльбер крикнул, не узнавая собственного голоса, и не сразу решился прикоснуться к лицу — а когда все же сделал это, испытал мгновенное облегчение — глаз его пока что не лишили. Впрочем, это не очень-то спасало.

Мрак в сочетании с ограниченным пространством являлся для бритунца самим олицетворением смерти. Мрак — это то, чего не пробьешь кулаком, с ним невозможно бороться.

Гортань сжалась до размеров соломинки, он начал задыхаться, заметался из угла в угол, точно зверь в клетке.

Легкие жгло огнем, Эльбер тщетно пытался вобрать воздух из страшной, невыносимо давящей темноты.

Стены, пол и потолок начали неумолимо приближаться к бритунцу, и ужас такого положения зажал его в тяжелом кулаке страха, заставляя согнуться, преклонив колени, закрывая голову руками, а потом пронзительно, на пределе разрывающихся легких, закричать:

— Воздуха! Элгон, Сын Света, я умираю, помоги мне!..

Эльбер упал на пол. Кровь бешено стучала в висках.

Это был один из самых ужасных моментов, когда человек проклинает день, в который имел несчастье появиться на свет.

— Соня… — прошептал бритунец на пределе отчаяния.

Он отчетливо представил себе свою подругу. Там, далеко, в долине возле озера, залитую рассветным солнцем, поднимающимся над сверкающими вершинами гор.

Эльбер глубоко вздохнул. Его душа покинула и замок Ютена, и вообще Асгард, переносясь за пределы границ и времени.

Он снова был в Черных Королевствах и, приставив ладонь к сощуренным глазам, любовался Барой, выходящей из воды и кажущейся невероятно юной, с рассыпавшимися по плечам огненным каскадом волос, и поросшей ярко-изумрудной травой невиданной красоты долиной…

— По-моему, нам больше не о чем говорить.

— Соня, я хочу, чтобы ты меня выслушала и постаралась понять, — настойчиво произнес

Ютен. — Мой отец был самим олицетворением порока. Трудно в это поверить, но в те ужасные годы Асингалек каждую ночь содрогался от пьяных выкриков его приятелей и истерического визга шлюх, которых они вечно приводили с собой.

Я едва мог это выносить; пока жива была мать, это еще его хоть как-то сдерживало, но мать умерла рано, и мы остались только вдвоем. Отец презирал меня и откровенно надо мной издевался, называя трусом, тихоней и неженкой.

За то лишь, что я предпочитал проводить время в тишине, погрузившись в древние книги: его это неимоверно раздражало, он считал, что я никогда не стану настоящим мужчиной, то есть таким, как он, скотом и выродком. В тот день… вернее, в ту ночь он просто выволок меня из моей комнаты и заставил выйти к своим гостям.

Я увидел с десяток полуобнаженных девиц, непристойно показывающих себя всем и каждому. Я мечтал только о том, чтобы мне позволили поскорее покинуть это непотребное общество, но отец, совершенно пьяный, со слипшейся от вина бородой и сальными руками, толкнул меня вперед, в объятия первой же попавшейся шлюхи, и крикнул: «Возьми ее, мой мальчик! Покажи, на что ты способен!» Я отшатнулся, отталкивая от себя потное горячее тело и не испытывая к этой мерзкой девице ничего, кроме отвращения, вырвался и убежал в ночь.

Стояла глубокая зима, но я не чувствовал холода, бегом, не разбирая дороги, продираясь сквозь лес, задыхаясь и плача, и слезы сосульками застывали на моих щеках. Потом я подвернул ногу и упал; попытался встать, но боль была такой сильной, что я с воплем рухнул в снег и остался лежать, ничему уже больше не противясь и мечтая лишь об одном: поскорее умереть.

Постепенно холод отступил, я ощущал только покой и тепло; если это была смерть, она представилась мне в самом милосердном из своих обличий.