Владимир Серышев - Гость волшебного мира. Книга первая: Незнакомец

Фарбаутр вздохнул, как прошипел. Излишне объяснять профану, что хорошие оперативники, мастера своего дела – сродни призракам: должны работать бесследно и бестелесно. Чтоб через миг о них уже никто не вспомнил. Неважно – в большом ли городе, в провинциальном или в деревне. Так что, аргументы были слабые, хромые. Явно, выдуманные задним числом. По факту же – агент торопился просто сделать вербовку.

Фон Зефельд тем временем, обогнув густо рассеянные по полу фотографии, осматривал кабинет – впервые с момента приезда получив такую возможность.

Он неспешно двинулся вдоль книжной полки на стене, где за стеклом тянулся ряд иностранных разговорников, учебников и словарей. Английские, испанские, французские, русские, польские, болгарские, португальские, венгерские, и многие другие, словно вместилище целого мира.

– Литовский уже закончил? – спросил он читая надписи на корешках. – Какой теперь зубришь? Латышский? Восточные когда начнёшь?

Фарбаутр закрыл короб с флаконами, и обвёл взглядом стол. Колбу с фиолетовой водой, шприц, и стерилизатор нужно отдать утром санитару: пусть помоет, прокипятит.

Остальное – парты, стулья – унесут полицаи. Заодно и соберут бесполезные теперь, снимки «Хмельного трактира», угодливо сложив их стопкой возле папки с досье.

Подняв короб, он обернулся, и увидел фон Зефельда, который от книг перешёл к распахнутому сейфу. Заглянув внутрь, брат беспардонно вынул фотографию девушки в военной форме. И задумчиво уставился на неё, вмиг став серьёзным. Девушка улыбалась ему, солнечно сияя.

– Это она? – произнёс фон Зефельд негромко, и убрав большой палец с уголка, увидел подпись внизу: Элли…

Фарбаутр молча отнял у него фото, поставил короб в сейф, и положил снимок сверху – на резную крышку.

– Комната отдыха на втором этаже. В конце коридора – ровным, безжизненным голосом сказал он. – Готовься к вылету в любой момент. Когда поймают Карела, доставишь сюда лично.

И с железным лязгом закрыв сейф, провернул массивную ручку. Внутри раздался щелчок. Секунду спустя – второй.

– Да уж доставлю – тонко усмехнулся фон Зефельд. – На него сейчас вся надежда с этой палкой… А ты вот русского в лесу поймал! Как потом потерял-то?

«Как и нашёл – загадочно…» – подумал Фарбаутр.

– Я докладывал. В Берлин. Детально – ответил вслух.

– Знаешь, меня в подробности не посвящали – развёл фон Зефельд руками. – Уровень допуска не тот. Да и отец рассказал только в общих чертах.

Фарбаутр направился к дубовому столу, доставая связку ключей из кармана. Отперев нижний ящик, извлёк потрёпанную кипу исписанных листов, и бросил на другой край столешницы, брату.

Фон Зефельд глянул верхнюю страницу: это был рапорт самого Фарбаутра. Дальше следовали рапорты солдат и офицеров полка, тюремной охраны, полицаев, и даже караульных с вышек.

– Ну, почитаем… – вздохнул он, сгребая бумаги со стола.

– Кстати, у меня для тебя тоже кое-что есть.

Шлёпнув листы на диван, он расстегнул свой портфель, и вынул оттуда конверт.

– Держи – протянул его Фарбаутру. – От мамы.

И остро посмотрел глаза в глаза.

Фарбаутр мгновение помедлил, словно размышляя, брать ли? Ведь и так прекрасно знал содержание. И пожалев, что снял перчатки, с непроницаемым лицом и твердо-каменным выражением всё же принял у фон Зефельда письмо.

Брат, кивнув скорее сам себе, сразу уселся на диван с рапортами.

Фарбаутр опустился за стол, взял из канцелярского набора перьевую ручку. И лишь потом сломал печать конверта с оттиском фамильного герба. Его аналог был изображён и на самом конверте в ярком цвете – мощный щит, горизонтально разделённый пополам: верхняя половина синяя, нижняя чёрная. И два меча по диагонали, остриём вниз, как разряды молний.

Пошелестев плотным картоном, Фарбаутр выудил наружу тонкие листки. В глазах зарябило от их идеальной белизны и изящных строчек, написанных изумрудными чернилами. Любимый мамин цвет был зелёный, во всех его проявлениях и оттенках.

Первая же строка – Дорогой мой, милый Густав! – заставила бросить письмо на стол. Сняв с ручки тяжёлый, металлический колпачок, Фарбаутр жирно зачеркнул – почти закрасил – имя «Густав».

Но, оно и далее щедро усеивало текст. Мама, как и ранее в предыдущих посланиях, упорно вписывала его в каждый абзац. А то и предложение.

Год назад, графиня – тихо, деликатно – но твёрдо сообщила, что не примет новое имя сына, невзирая на любые официальные документы. Пусть и за подписью рейсхминистра.

И тем более не смирится с отказом Густава ещё и от фамилии, как таковой, заменив её с именем – на псевдоним в одно слово.

Отречение от титула в пользу младшего брата на этом фоне выглядело совсем уж малым злом. И потому, практически не затрагивалось в письмах, что мама стабильно присылала дважды в месяц. Пока Густав служил в Европе – почтой. В Россию же – с курьером в эшелонах, шедших через Котельский лес, где сын оказался после того, как вместо Густава фон Зефельда, стал зваться – Фарбаутр.

Мама уверяла – это ссылка, наказание. Возможно, так распорядился отец. Или руководство Аненербе – с молчаливого его согласия. Фарбаутр не подтверждал, и не опровергал её убеждение. Ибо, в действительности всё обстояло и проще, и сложнее, одновременно.

После смены имени, на Фарбаутра действительно начали коситься в штаб-квартире. Неодобрительно, даже с опаской. И подчинённые, и начальство, друзья отца – полковники и генералы.

И Фарбаутр подал рапорт о переводе в Польшу. А оттуда переместился с наступающими войсками в Россию.

Мамины письма в первые месяцы войны разрывались от мольбы беречь себя и образумиться. Казалось, сама бумага пульсирует, будто насмерть перепуганное сердце. А имя «Густав» ощущалось в каждой строке, даже если там и не фигурировало.

К осени, когда выяснилось, что Густав сидит в лесных дебрях далеко от фронта – истошная тревога поутихла.

Заклинания быть аккуратнее, правда, никуда не делись. А вот вместо воззваний к разуму, мама начала обильно сыпать новостями об однокурсниках Густава, делавших карьеру при штабах. В Берлине, Вене, Копенгагене, или в Париже.

Фарбаутр понимал мамины намёки. И они – эти рассказы о блестящих перспективах ровесников – единственное, что по-настоящему приводило его в ярость. А отнюдь не упоминание бывшего имени по двадцать раз на страницу.

Стальное перо раздражённо замазало чернилами второго «Густава» в письме. За ним и третьего, строкой ниже.

Внутри – в душе кипело всё и клокотало. Карьера!

Положение в обществе, престиж, привилегии, жирные оклады! Любая мать, всегда, конечно, будет беспокоиться и печься о материальном благе своих детей.

Но – однокурсники?! Разве Аненербе создавался, как штабной питомник?! Для банальной добычи высоких званий в тиши и уюте столичных кабинетов? Ради борьбы за должностные чиновничьи портфели, и внушительные спецпайки, которые к ним прилагаются? Такой они видят свою службу? Забыв, или наплевав на истинное предназначение организации – постигать сокровенные магические тайны мира?! А их невозможно открывать, сидя в кабинетах! Тем более, если конечной целью является могущество и власть, каковую дают эти мистические знания.