Тарас Витковский - Самозванец. Повести и рассказы

— Если угодно. Впрочем, все это — детский сад.

— Но — Хармс? — сладко молвила Уна.

Человек с морщинистой лысиной мучительно фыркнул в кружку, облившись чаем.

— Значит, истинный хаос по силам только сумасшедшему? — продолжала Уна.

— Да вы поймите, что в одной системе с человечеством абсурд невозможен. Хаос лежит не за пределами понимания человека, а вне всяких пределов. Столкнувшись с хаосом, человек либо уничтожается сам, даже не успев ничего осмыслить, либо хаос перестает быть, подчиняясь людскому хамскому желанию во всем разобраться. А наши сумасшедшие — они все слишком нормальны...

— Вы ему верьте, — донесся голос Настеньки из комнаты. — У него на этаже в общаге еще один с ума сошел. На почве сессии.

— Неужели? — спросила Уна.

— Натурально.

— Какой ужас!

— Да ну, какой это ужас? Сессию он все же сдал, — сказал Середа и опять закудахтал.

В прихожей и в тамбуре возле сортира, где, очевидно, произошло сражение, было натоптано и таяла принесенная с улицы слякоть. Надо было вытереть пол, и Виталик занялся этим.

В разгар его возни с тряпкой (как и было задумано!) из комнаты вышла Настенька и, наступив Виталику на руку (нарочно!) громко сказала:

— Ишь, какое полезное животное. Уна, твое?

— Пользуйся, — с широким жестом сказала Уна.

— А оно не против?

— Оно никогда не против.

— Ну что ж, животное, давай знакомиться. Я — Дикая Женщина Анастасия. Мудак на кухне — Сергей Геннадьевич Середа. А в комнате за компьютером — мой муж Рогожин.

— Меня зовут Виталик, — сказал Виталик, поднимая глаза.

Дикая женщина смотрела на него пристально, очень серьезно.

— Заканчивай свою бодягу и мой руки, я буду тебя кусать.

— Ты не слишком его! — прикрикнула Уна. — Он у нас хворенький. Пожалей бедолажечку.

— Больных нужно отстреливать, — взвизгнула Настя и отскочила к стене.

— Я совершенно не заразен, — возразил Виталик и пошел полоскать тряпку.

Случай, безусловно, тяжелый, но... Дрянная девчонка явно ждет, что я спасую и буду от нее прятаться по углам, подумалось ему.

Потом Виталик снова вышел покурить. На этот раз он смотрел в окно, уперевшись лбом в «ХУИО», на снег, желтый от фонарного света.

Спустя минуты три (ну еще бы!) вышли покурить и Уна с Настей.

— Ба! И ты здесь? — удивилась Настя (очень натурально). — Да ты везде! Хочешь побыть моим животным? Я тебя хочу.

— Видите ли, — заговорил Виталик, — тот, кто вклинивается между мужчиной по фамилии Рогожин и женщиной по имени Настасья, непременно оказывается идиотом.

Уна захохотала, а Настенька залепила Виталику яростную плюху.

— Не смей говорить плохо о моем муже! — завизжала она.

— Да ты не поняла! — еще громче засмеялась Уна.

— Все равно. Это — на будущее. А сейчас я его укушу. Закатывай рукав!

Рукав у него и так был закатан, хотя давать себя кусать он и не собирался. Но в этот момент, немилосердно скрипя дверью, на лестницу вышел и Середа. Виталик отвлекся на него всего на долю секунды и тут же был укушен в предплечье.

Настя стискивала зубы все крепче и крепче. Середа, увидев расширенные глаза Виталика, сбегал за Рогожиным.

— Что ты!.. Ему же больно, — глухо забубнил Рогожин. Он приплясывал около, невыразительно жестикулируя. Виталик вдруг поразился тому обстоятельству, что Рогожин был одет в байковую рубашку с оборванными пуговицами, похожую на детскую распашонку.

— ЫВЫ ОФОВО, — сказала Настенька.

Середа глядел на это с живым интересом, и когда у Виталика поплыли от боли круги перед глазами, коротко сказал:

— Брэк!

Настенька разжала зубы. Виталик пошатнулся — по руке медленно текла кровь.

— Ужас, смотрите — бледный какой! — сказала Уна.

— «И все забегали, ухаживая за заболевшим Шариковым», — отдуваясь, сказала Настя, уперев руки в боки. — Ты почему не кричал? Я думала, тебе не больно... Рогожин, это существо не кричало!

— Ты должна извиниться, — глядя в пол, сказал Рогожин.

— Не подумай даже, — сказал Середа. — Вы, юноша, только что с честью прошли обряд инициации. Носите эти шрамы как медали и демонстрируйте их другим с гордостью!

Виталик ушел в дом. Он заперся в сортире и там тихонько повыл. Полегчало.

Остаток вечера Дикая Женщина с Виталиком не разговаривала. Она приставала к мужу.

— Подари мне его на день рождения, — ныла она, показывая на Виталика пальцем.

— Дорогая, твой день рождения только в августе, — отвечал Рогожин монотонно.

— Тогда на Новый год!

— Новый год уже прошел.

— Тогда на Рождество!

— Рождество тоже уже прошло. Я подарю тебе его на двадцать третье февраля.

— Ты хам, Рогожин. Ты — хам!

Уна была в плохом настроении — Середа охотно разглагольствовал на кухне, но нс хотел соблазняться. Позже, гораздо позже Хозяин Квартиры расскажет, что «физтехи» в большинстве своем равнодушны к женщинам и что Дикая Женщина, охмурив «физтеха» и даже женив его на себе, совершила нечто вроде Гераклова подвига.

Декорации преобразились. Теперь зрители видят комнату в семнадцать квадратных метров.

Две трети комнаты занимает «лежбище» — это обширная низкая тахта без ножек, на которой живописно навалены подушки, одеяла, пледы и спальные мешки. Над «лежбищем» — ковер. На ковре — деревянные мечи и гитара. Оставшаяся часть комнаты отгорожена шкафом и швейной машинкой. Там стоит компьютер. За компьютером — огромный мужчина в плавках. Он усат, у него маленькие, близко посаженные глаза и могучие ляжки неприлично нежного цвета. Это — друг Хозяина, Алхимик. Хозяина снова нет дома, он снова у Венского, а когда придет — тоже будет ходить по Квартире в одних плавках.

Алхимик живет в Питере и временами, бывая в Москве, гостит непременно у Хозяина. Тут ему хорошо.

На лежбище, прислонившись к ковру, сидит Виталик. Он уже давно встал, прибрался как мог и теперь отдыхает — читает. На другой стороне лежбища лежит, укутанная, Ксанта. На ней мохеровый розоватый свитер и черные сияющие лосинки. Она вся состоит из округлостей, которые перекатываются, как шары для боулинга. Ксанта томится духом.

— Вита-алик! — взывает она. — Вита-алик!

— Чего, — откликается Виталик, не отрываясь от книги.

— Виталик, почему ты такой?..

— Какой?

— Такой... витальный!

— Га-га-га! Ох-ха-ха-га-га! — оглушительно смеется Алхимик. Его голова, похожая на горшок с ушками, показывается над швейной машинкой. Он изрекает: — Хорошо, что ты не Бруталик. Иначе был бы брутальный. Ого-га-га-га!

И он с грохотом обрушивается обратно.

— Нет, в самом деле, — иезуитским голосом продолжает Ксанта. — Ты так хорош, что, будь я дурочкой, я бы в тебя влюбилась. Правда.