Тарас Витковский - Самозванец. Повести и рассказы

Мозжухин смотрел на эти уши с испугом. Семицветов в любое мгновение мог вскочить, опрокинув свой стол, и кинуться на него. От Мозжухина осталось бы мокрое место. «Кулаки-то полпуда каждый, — думал Мозжухин.— Бежать отсюда надо».

Но Мозжухин не ел два дня, и ноги у него плохо работали. В приемной его напоили пакетиковым чаем — теперь его тошнило. Здесь, в кабинете, было страшно. Но снаружи Мозжухина ожидало отчаяние. Усталый, окостеневший мужчина вытер лоб нечистым платком. «Пусть его взбесится... и убьет, — подумал Мозжухин. — Весь ужас и кончится».

Но Нинель Андреевна, словно Медея, успокоила пробуждающегося дракона. Акулья ненависть в глазах Семицве-това полиняла и подернулась брезгливой дымкой. Семицветов затворил рот. Уши-кулачки напряглись и расслабились.

Медея, обтянутая сверху бадлоном, а снизу — блестящими брючками, бросила на Мозжухина быстрый, красноречивый взгляд.

— Ну соглашайтесь же, — проговорила она. — Где вы лучше найдете?

Мозжухин опять хотел напомнить про специальности, обещанные объявлением, но вместо этого спросил:

— Когда выходить?

— А хоть сейчас! — повеселела Нинель Андреевна. — На складе возьмите костюм. А перед закрытием подойдите к Гоше, бухгалтеру, он выдаст вам пятьдесят рублей.

— Пятьдесят! — вскрикнул Мозжухин.

— За полдня. Полная ставка — сто в день. Так вы решились?

Мозжухин кивнул, преодолевая тошноту, выслушал, как пройти на склад, и направился к выходу.

У самого порога, прилипнув ладонью к никелированной дверной ручке, он задержался было, но в спину ему ударил сердитый рык Семицветова: «Кто это?»

Мозжухин втянул голову в плечи и убрался поздорову.

Работа Мозжухина заключалась в следующем. По прибытии он переодевался, точнее — одевал на себя циклопическую мобильную трубку, с большим изяществом выполненную из резины и разных сортов пластика. Наружу торчали только ноги в серых брюках и мальчиковатых сандалиях. Внутри телефона было темно и как-то необыкновенно пахло кислятиной. Иллюминатором Мозжухину служила плоская щель, незаметная снаружи. К этому надо было привыкнуть — ничего не видя под ногами, Мозжухин часто спотыкался и падал. Подняться же без помощи рук да еще под тяжестью телефона было сложно.

Руки доставляли много хлопот Мозжухину. Их невозможно было вытянуть вдоль тела. Приходилось держать их на животе либо за спиной, но тогда уставали плечи. Однако у нахождения рук внутри был существенный плюс — от пота кожа Мозжухина начинала зудеть, но он мог чесаться!

В образе телефона Мозжухин прохаживался взад-вперед у дверей фирмы, которая занимала собою небольшой особнячок на Л***ском шоссе. С десяти до восемнадцати ноль-ноль. Перерыва на обед не было.

— Берите с собой бутерброды и термос, — сказал ему Гоша. — Обеденное время — самое горячее. И не забывайте гостеприимно кланяться! Хоть изредка кивайте в сторону дверей нашей конторы!

Понятное дело, ни кивать, ни тем более кланяться Мозжухин не мог, будучи закованным в телефон. Но странное желание — подойти ответственно к своему делу — заставила Мозжухина проявить изобретательность.

«В конце концов, этот целлофановый монстр кормит меня, — подумал он. — А работа не так уж плоха, в сущности. Я забавляю людей..» И Мозжухин выработал своеобразный книксен, исполненный достоинства и в то же время не без кокетства.

Но дети страшились Мозжухина. А взрослые, если и забавлялись, то как-то сердито. В конечном итоге, приседал он или не приседал — результат всегда был тот же. Люди струились мимо.

«Как же они существуют? — думал Мозжухин. — Почему не разоряются? Платят мне, платят Гоше и Нинель, двум каким-то мальчикам у компьютеров... Чертовщина!»

Мозжухин жевал бутерброд. Когда ноги его уставали, он прислонялся пластиковой спиной к рекламному щиту. В конце дня он, уже переодевшись в обычный свой костюм, подходил к Гоше. Красивый, аккуратно причесанный Гоша в дорогостоящем свитере псевдогрубой вязки презрительно выкладывал на стол купюру. Удивляясь, Мозжухин замечал, что презрение это с каждым днем усиливается и переходит уже в гадливое негодование. Гоша стал злым и иногда снисходил лично поиздеваться.

— Что же вы нынче, господин Мозжухин, плохо работали!— говорил он светлым голосом. — Ходите мало, шаркаете... Три часа стояли у стенда. А? Дам-ка я вам вместо сотни сорок рублей. Впрочем, на бутылку все равно хватит. Или вам нужно две?

Мозжухин молча смотрел в пол, задевая взглядом и краешек стола. На этом краешке рано или поздно все равно появлялась бумажка и, забрав ее, Мозжухин уходил.

Раз, задержавшись за дверью, он услыхал:

— С детства меня раздражали убогие. Как увижу какого-нибудь дауна или паралитика — все настроение насмарку. А Мозжухин этот — еще хуже! Разве можно было дойти до такого? Он же человек! По образу и подобию! Ну не уважаешь ты себя, уважай хотя бы образ и подобие. Тьфу, алкаш!

Так в сердцах говорил Гоша компьютерным мальчикам. Мозжухин расстроился.

Он и раньше подозревал, что все идет как-то неправильно, но не мог сформулировать эту неправильность. Забыл слова — вернее, смысл тех самых, правильных слов.

«Что-то было, тогда, раньше... — Мозжухин, скрытый от нескромных взоров, потирал наморщенный лоб. — Во мне ли самом? В атмосфере? Ну, положим, я был студент, верил... Свобода, «Лед Зеппелин», по морде кому-то дал из идейных соображений... Нет, вздор. Не то...»

Образ, зыбкий, но несомненно прекрасный, находился, предположительно за плотной завесой тумана, состоящего из наложенных друг на друга противоречивых чувств.

Мучительно и напряженно Мозжухин принялся думать, днем и ночью, в постели и в пластиковых своих доспехах. От умственных усилий, кошмарных и бесплодных, он начал сутулиться. Телефон из-за этого здорово деформировался, согнулся, как венская сосиска.

А в голове у Мозжухина стало пощелкивать. Потрескивать. В ушах слышалось завывание — противный писк перескакивал из одной тональности в другую, без всякой логики и склада.

«Все, допрыгался, — думал Мозжухин. — Схожу с ума».

Ходил он все реже и реже — обыкновенно стоял, опершись о щит. Вспоминал. Чаще всего ему виделось детство. Это было лучше, чем просмотр фотографий, потому что возвращались ощущения, запахи и какие-то особые краски, которых теперь не увидишь. Но вдруг гадкий треск и писк пронзал грезы, картина перед глазами оплывала мутью и кислый запах шибал в нос.

Возвращение было мучительно. Трижды испытав болевой шок, Мозжухин с воспоминаниями завязал. Теперь он просто слушал щелчки, гудение и назойливый писк.

Все эти эффекты пропадали, как только Мозжухин разоблачался. Но сонное оцепенение оставалось. Мозжухин сделался рассеянным. Однажды, уже после работы, он попался Семицветову на глаза, чего раньше старательно избегал. Семицветов грозно вопросил: «Кто это?» — и нехорошо напрягся. По счастью, рядом случилась Нинель Андреевна. Она под локоть, плавно, увела Семицветова к автомобилю. Генеральный свирепо оглядывался на Мозжухина, пока машина не завелась и не уехала. А Мозжухин даже не испугался.