Мари Бреннан - Чтоб никогда не наступала полночь [litres]

Лишь к вечеру, изнуренная, однако сияющая наперекор перенесенным мытарствам, достигла она Вестминстера. Для жителей Лондона ночь прошла в безудержном пьянстве, для вестминстерских же чиновников – в хлопотах и суете.

На следующее утро, когда королева вновь двинулась в путь, примеру ее последовала незримая тень.

В багряных одеждах, вдоль длинной дорожки из синей ткани, одна из некоронованных дам проследовала из Вестминстер-холла в Аббатство.

Внизу, в непроглядной тьме, шагая подземными коридорами, вторая некоронованная дама прошла от Лондонского Тауэра в зал под Кэндлуик-стрит.

В Вестминстерском Аббатстве гремели пышные, звучные коронационные речи. Шаг за шагом обычная женщина превращалась в королеву. А в нескольких милях отсюда, в подземных покоях и коридорах Халцедонового Чертога, на этот день опустевших, речам смертных царедворцев вторило эхо потустороннего, неземного гласа дивной, отрекшейся от одного имени, дабы принять другое.

В руке ее тускло поблескивал меч.

Председательствующий епископ произнес традиционную формулу, и рыжеволосой женщине вручили символы самодержавной власти. Ни сопутствующие речи, ни гомон толпы никак не могли бы достичь Халцедонового Чертога, однако дело тут было не в громкости. Сегодня Аббатство и подземный дворец звучали заодно, в унисон.

Под гром фанфар на рыжую голову, одна за другой, были возложены три короны.

Едва Халцедоновый Чертог огласился трубным ревом, меч сверкнул в воздухе и ударил по камню, свисавшему с потолка подземелья.

Хмельные лондонские гуляки услышали этот звук, но подумали, что и он – тоже часть празднества, что сей жуткий, победный звон издан колоколом, бьющим час коронации их королевы. Действительно, вскоре над городом зазвенели колокола. Начавшийся в Вестминстере, их звон покатился к восточному краю столицы, но этот удар достиг слуха лондонцев первым и отозвался в ушах и сердцах явственней, глубже всех остальных. Над Лондоном словно бы прозвучал голос монаршей воли.

Горожане, собравшиеся в этот час на Кэндлуик-стрит, умолкли и в благоговейном ужасе пали на колени, ничуть не заботясь о том, что почести их адресованы всего-навсего валуну, наполовину ушедшему в землю на южной стороне улицы. Источенная непогодой, шершавая глыба известняка могла бы показаться совсем неприметной… если не знать ее истории.

Трижды камень издал гулкий, протяжный звон, трижды клинок меча ударил по нему снизу, трижды на голову королевы возлагали короны. На третьем ударе меч пронзил камень до самой сердцевины.

Все смертные англичане славили восхождение на престол Елизаветы, первой носящей имя сие милостью Божией королевы Англии, Франции и Ирландии, Заступницы Веры и прочая, и прочая, и прочая; приход же к власти Инвидианы, Повелительницы Лощин и Полых Холмов, поверг всех дивных Англии в трепет.

Дюжина дивных королей, разом лишившихся власти, возопила в гневе.

По слухам, наполовину ушедший в почву Кэндлуик-стрит Лондонский камень был древней памятной вехой, поставленной в этом месте самим Брутом Троянским, мифическим основателем Британии. Этот-то камень, над коим приносилось немало священных клятв, полузабытый символ власти (именно по нему сто лет назад, утверждая свое господство над Лондоном, ударил мечом мятежный Джек Кэд) и скрепил договор меж двумя женщинами.

Меж Елизаветой и Инвидианой.

Между великим светилом и порожденной им великой тенью.

Теплый луч солнца ласкает лицо, проникшие сквозь лен рубашки травинки щекочут, покалывают тело. Он улыбается, смежив веки, легкий бриз несет мысли вдаль. Хор насекомых негромко, мягко гудит, вторя мелодиям птиц. Слышится шорох листвы. С гребня холма доносится смех – ее смех, заливистый, звонкий, как трель колокольчика.

Влажная почва мягко пружинит под босыми ногами. Он бежит, бежит через лес. Она впереди, совсем близко, мелькает среди колышущихся пятен изумрудных теней, но ветки и сучья упорно преграждают ему путь. Дурацкие игры! Должно быть, она попросила деревья о помощи. Но их игра грубовата: прутья цепляют и даже рвут рубашку, кромки листьев обретают остроту, режут щеки, а камни и желуди ранят босые пятки. Следы за спиной полны крови. Нет, эта игра ему уже не по нраву!

Лишь чудом он успевает остановиться на самом краю ямы, едва не свалившись вниз.

А там, глубоко-глубоко внизу…

Должно быть, она спит. Лицо ее дышит покоем, на губах играет едва заметная улыбка.

Но тут тело внизу начинает гнить, кожа лица увядает, становится бледной, как гриб, морщится, вздувается, распухает, губы, глаза, щеки проваливаются внутрь. Он вскрикивает, но к ней спуститься не может: змея обвивается вкруг его тела тугими кольцами, и как он ни бьется, как ни старается высвободиться, все впустую. Змея подается назад и наносит удар, вонзает клыки в его лоб. Шесть колотых ранок лишают его и способности двигаться, и дара речи – и, конечно, теперь она потеряна для него безвозвратно.

Столпившиеся вокруг дивные смеются, злорадно хохочут над его слепыми метаниями, но, когда он бессильно обвисает в наброшенных на него путах лоз, забава утрачивает всякий смысл. С его грезами так легко, так просто играть, и королева ни словом не возражает… Пресытившись его безмолвными содроганиями и заскучав, дивные велят лозам разжать хватку и расходятся.

Он остается в ночном саду, растения коего не знают ни солнца, ни ветра. Высоко над головой мерцают, словно читая по буквам непостижимые послания, холодные огоньки. Возможно, в игре их – предостережение. Если б он только мог его распознать…

Хотя – что проку? Он получал предостережения и прежде, да только не понял их.

Сбоку журчит вода. Подобно ему, она похоронена здесь, позабытая верхним миром, презираемая миром нижним, вовек обреченная служить ей, точно цепной пес.

Сострадание к его мукам течению вод неведомо.

Здесь, на берегу ручья, он плачет о своей утрате. Кровавые слезы на краткий миг пятнают прозрачную воду и растворяются, обращаясь в ничто.

И залитые солнцем поля, и смех, и она – все это утрачено навек. Здесь, в этих каменных стенах, он делит с нею могилу. Остался пустяк – умереть.

Однако он знает, в чем правда.

Воссоединить его с ней не под силу даже самой смерти.

Постоялый двор «У ангела», Ислингтон,

25 апреля 1590 г.

– Вам, леди Луна, нужно вернуться назад, в Халцедоновый Чертог, – сказала Розамунда.