Катэр Вэй - Теперь я стеллинг! (СИ)

— Ты… стеллинг?.. — та никак не отреагировала, а только поднесла руку к цветку, осторожно подложила под цветоложе ладонь, поместив стебель между среднего и указательного пальцев.

— Да, я стеллинг, — тихо произнесла она звенящим голосом.

Я потёр руки.

— Так я ж тоже!..

На меня посмотрели… странно, я бы сказал. Точно как на сумасшедшего, да.

— Стеллинг? Ты ведь человек. Какой из тебя стеллинг? Посмотри на себя.

— Э?.. — Странно, что до этого я даже не заметил своего изменившегося вида… это же!..

Мой пивной животик! Мой волосатый пивной друг, проживший со мной не один день прошлой жизни! Да, и одет я был… джинсы, толстовка, кроссовки… Испытывая смешанные чувства, коснулся рукой своей шевелюры. Мои патлы! Мои вечно спутанные патлы!

От радости я заулыбался и чуть ли даже не запрыгал… заметил, между тем, внимательные взгляд стеллинга, которая изучала меня с осторожным и боязливым интересом.

— Иван Маховенко! — тут же представился, вытянув вперёд руку. Девушка, неуверенно посмотрела на мою ладонь и аккуратно протянула свою, узкую и такую крохотную по сравнению с моей лапищей. Я, приветствуя пожал ей руку. Малышка пискнула от неожиданности:

— Три… Тринаверсе!.. — отдёрнув руку, она, поёжившись, чуть-чуть попятилась от меня.

Я остолбенел. Тринаверсе? Но ведь… глаза, сами собой, распахнулись до предела.

— Но ведь ты… — замялся я, не зная, как бы сказать ей помягче.

Уши Тринадцатой прижались к голове.

— Умерла, хочешь сказать? — слова в её исполнении прозвучали спокойно, без ожидаемой горечи.

Я отвёл взгляд в сторону, чувствуя стыд. Стало неловко.

— Конечно, я умерла. Я… хорошо помню свою смерть. Она была грустной, одинокой и очень… больно… — голос Тринаверсе, буквально на мгновение, но дрогнул на последнем слове. Я же… старательно смотрел в сторону на первоцветы. — Меня никто не спас, никто не вспомнил… я помню, как мои внутренности лезли наружу после того, как в меня поместили кусок таверины… И… ван. Или же, мне тебя назвать Пятница-кун, как и сестра Шестая?..

Дёрнувшись словно от электрического разряда, я с трудом заставил себя взглянуть этой девочке в глаза, чувствуя себя натуральным захватчиком чужого тела. Но вместо осуждения я увидел в её глазах покой. Смирение. Она не смотрела на меня, продолжая всё также любоваться цветами. На её устах была грустная, но и… такая умиротворяющая улыбка.

— Мне никогда не везло, Пятница-кун. Моя жизнь… была одним большим разочарованием, — при этих словах Тринаверсе поднялась и повернувшись ко мне лицом посмотрела прямо в глаза. — Скажи, тебе нужна моя жизнь?..

— …Что?.. — растерянно, только и смог вымолвить я.

— Я… понимаю, что моя жизнь не самая приятная, лучшая и интересная, — продолжила она с ноткой грусти в голосе, опустив голову, — но знаешь… наблюдая за тобой отсюда… я поражалась, как легко и беспрепятственно ты рушишь барьеры и границы, которые мне казались нерушимыми… Мне… завидно. Я не могла быть такой Тринадцатой…

Повисло очень неудобное молчание. Я помотал головой, а затем сделал шаг к Тринаверсе. Она вздрогнула… но вскоре, точно бы решившись на что-то, тоже шагнула навстречу.

Сложив на своей груди зажатые в кулачки руки, она посмотрела на меня взглядом полным надежды.

— Скажи… согласен ли ты взять моё тело насовсем? Мне не жалко его…

— А… — опешил я, — подожди! А тебе самой оно, что — вообще никак?! Не нужно что ли?!

Тринадцатая вздрогнула от моего повышенного тона, обняла себя за плечи, сделалв шаг назад. Я понял, что поддавшись эмоциям от её столь щедрого предложения, нехотя напугал девочку и тут же поспешил исправить положение:

— В смысле… я ведь чужой. Понимаешь? А твои сёстры — они ждут именно тебя.

— Но разве тебе тело не нужно? — парировала Тринадцатая. От этих слов я дёрнулся, точно от пощёчины.

— Нужно. Но… Я ведь такой же неудачник!

— Неудачник?.. — Она склонила голову набок и подняла бровь. — Но ведь ты так многого добился за эту неделю! Поставил на место сестёр, спас моё тело из рук рыцарей…

— Это была случайность!

Лицо Тринаверсе приняло выражение совершенного недоумения.

— Если ты за мной наблюдала, то должна была понять, что я простой отаку! Понимаешь?

— Я умерла. А ты — пришёл на моё место, — Тринаверсе, невзирая на мои протесты, подошла ко мне вплотную. — Мне пора отправляться на дорогу, с которой нет возврата. Я… рада, что мы напоследок смогли встретиться… Мао… энко. Но мне пора. Как и тебе…

— Э?

— Но напоследок… возьми мою память. Она тебе понадобится, если хочешь выжить в этом мире…

Тринаверсе, заметно нервничая, обняла меня. Она была гораздо меньше, ниже, но этой ей не помешало обхватить меня крепко-крепко. Наши тела объяло сияние — тепло, невероятное, доброе, струилось от этой девочки перетекая в меня…

Я почувствовал мягкие волны, поток любви и неги окутывающий всё моё сознание и отдавшись этим блаженным ощущениям ушёл в нирвану… И только голос Тринаверсе, донёсшийся эхом откуда-то издалека заставил вздрогнуть.

— Попрощайся за меня с Шестой, ладно?

Это была небольшая зала. Небольшая, но богатая, достойно украшенная. Стены с фресками, изображавшими сады с виноградниками, чьи лозы с тяжёлыми гроздьями чёрных ягод свисающих словно живые, тянулись по стенам. Яблоневые деревья, пальмы, вишни… всё это буйство цветов и красок было исполнено настолько мастерски, что создавало обманчивое ощущение реальности и возникало желание пройти в этот сад, отдохнуть в прохладной тени деревьев вкушая их сочные плоды. Также комнату украшали разного рода колонны. Колонны римские, белые и тянущиеся к потолку, статуи, могучие статуи, изображавшие чудовищ, коих и свет не видывал… Две широкие створки ворот, сделанные из крепкого дерева, чей коричневый цвет аккуратно вплетался в ансамбль комнаты, продолжал и дополнял его. Но при всём этом богатстве зала была свободной и даже… пустоватой. Разве что… яйцо.

Да, по центру этой комнаты находилось яйцо. Вернее сказать, яйцеообразный объект, висящий в воздухе. Размеры этого эллипса были столь велики, что если бы этот предмет действительно являлся настоящим яйцом, то вполне вероятно из него мог бы вылупится совершенно взрослый, совершенно сформированный человек.

Белое, гладкое, блестящее, с рельефом из линий, странным образом оплетающим поверхность, светящимся ровным бирюзовым светом.

Вдруг линии эти пришли в движение: сияние их усилилось, а рисунок начал бегать и меняться… Яйцо кувыркнулось в воздухе, перевернувшись остриём вверх, края каким-то образом складывались сами в себя, словно тая на глазах, скорлупа исчезла, выпуская наружу своё содержимое: девушку с длинными русыми волосами и оливковым венком на голове, одетую в белую тогу. Её карие глаза разомкнулись, а короткий и вздёрнутый носик сделал первый вдох, шумный и глубокий. Она парила в воздухе мягко опускаясь вниз, коснулась пола, и, как только это произошло — на её ногах буквально материализовались богатые сандалии с золотыми пряжками. Лицо — столь правильной формы, что хоть портреты пиши. Этот профиль, эти линии… девушка немного напоминала греческую статую, но только она была не из камня — вполне живая и дышащая. Бесспорная, идеальная красота — но, в чём также не возникало сомнений, так в том, что красота сия являлась именно античной. Вернее, античного канона ибо, как известно, принципы и образы менялись на протяжении времени… если бы её увидел современный человек — он бы отметил грацию и правильность линий, но скорее всего посетовал на некоторую старомодность, сухость и жилистость.