Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

Рассказывать больше нечего. Вам известно, что он вернулся с полисменом, и я был арестован за убийство, которое совершил мистер Инкер. Меня нашли в шкафу, а нож валялся на полу снаружи. Он его туда подбросил. Я неоднократно задавал вопросы инспектору об отпечатках пальцев, но он сказал, что таковых не обнаружено. Я заметил, что мистер Инкер, так же, как и я, мог протереть нож. Но они меня не слушали».

Я поднял глаза от этой темной истории к свету комнаты, и было у меня ощущение, что я только что покинул мрачные пещеры и вышел на свет, с таким облегчением, что для его описания понадобился бы как минимум сам Данте. {79} 79 Данте Алигьери (1265–1321) — итальянский поэт, один из основоположников литературного итальянского языка. Создатель «Божественной комедии», в которой детализирует и описывает устройство загробного мира, с графической определённостью фиксируя все детали его архитектоники. Стентер все еще корпел над делом о канализации, разбираясь в его перипетиях и как будто забыв о моем присутствии, как и я забыл о Блэкфрайрс и о том, что собирался на поезд.

— И как ты планируешь расследовать это дело? — спросил я.

Стентер взглянул на меня с удивлением. А потом сказал:

— Здесь все очевидно. Это дело моего клиента. То, что ты сейчас прочел, разумеется, останется между нами, это мои инструкции к ведению дела. На них будет основана вся наша защита.

— Так что же на самом деле произошло? — спросил я.

— А это, — ответил он, — должен будет решить суд.

По окончании Колледжа Святого Майкла и Всех Ангелов Ричард Лаксби решил, к горестному изумлению отца, выбрать профессию, наилучшим образом отвечающую его собственным интересам. В их семье было принято, чтобы сыновья следовали родительской воле, так что для отца Ричарда его заявление прозвучало как гром среди ясного неба. Унаследовав от одного из родственников достаточно денег на жизнь, Ричард имел возможность избавиться от необходимости быть определенным куда-то своим родителем. И тогда он, разумеется, выбрал профессию, которая никоим образом не пересекалась с теми сферами деятельности, которые ему прочило семейство. «Это все оттого, что он тратил время на ерунду и читал эти пустые детективные истории», — сказал его отец. Ибо необычайные амбиции молодого человека состояли в том, чтобы стать знаменитым детективом.

— И с чего ты начнешь? — спросил его отец, надеясь, что здравый смысл, заключенный в этом вопросе, заставит молодого человека передумать. Но юный Лаксби был не из тех, кого может остановить полное отсутствие представлений о том, с чего начать, он, собственно, хотел только одного — приступить к делу. И приступил, несмотря на брюзжание своего отца. Ричард снял квартиру в Лондоне и принялся читать материалы обо всех нераскрытых делах, освещавшихся в прессе. Как только какое-то дело раскрывалось, и преступник был осужден, Лаксби принимался за чтение материалов по другому делу. Разумеется, он не слишком преуспел. Все эти события, замечу, имели место перед войной, когда профессия, которую прочил ему отец, не стала еще делом государственной важности.

Однажды я зашел к нему, поскольку был с ним хорошо знаком, и застал его за чтением вечерних газет. Он предложил мне сигарету, а я спросил, совершенно не желая его смутить, как продвигаются дела на новом поприще. Не припомню, что он ответил, но как бы то ни было, мне стало совершенно ясно, что он не продвинулся ни на йоту, и что идея явиться в Скотланд-Ярд после того, как он раскроет преступление, которое не получилось раскрыть у всей полиции вместе взятой, и на этом основании просить места была не более чем детской мечтой. И все это вдруг так отчетливо передо мной нарисовалось, что я не мог отделаться от чувства, будто я так же уместен здесь, в его квартире, как приятель с булавкой рядом с мальчиком, только что надувшим мыльный пузырь. В общем, я ушел, и мы некоторое время не виделись. А потом однажды он позвонил мне, и я обрадовался, услышав его голос, поскольку чувствовал, что между нами пробежал холодок, хоть я того и не желал, и в этом была моя вина.

— Ты спрашивал, как идут мои дела… — начал он.

— Я не хотел тебя расстраивать, — сказал я. — Я просто хотел узнать. И все.

— А я и не расстроился, — сказал он.

— Боюсь, с моей стороны это было всего лишь праздное любопытство, — признался я.

— Ничего страшного, — сказал он. — Загляни ко мне как-нибудь, я тебе все расскажу.

Меня ободрил его доброжелательный тон, похоже, он не таил на меня никакой обиды за мою неуклюжую попытку указать ему на тщетность его абсурдных притязаний, вместо того чтобы позволить ему пофантазировать.

— Приглашаю тебя на чай, — сказал он.

Я тогда подумал, что он также упрекал себя в негостеприимности, как и я себя — в бестактности, и что он хотел загладить это впечатление. Я даже и не рассчитывал, что он планирует продемонстрировать мне какие-то успехи.

Было полчетвертого, а в четыре пятнадцать я был уже у него. Он сидел в том же кресле, что и в последний раз, перед ним стоял небольшой столик, на нем — несколько газет. Но на этот раз на столе был еще и какой-то альбом. Мы обменялись рукопожатиями, и он сказал:

— Взгляни-ка, — и открыл альбом. На страницах альбома были наклеены газетные вырезки. — Прочти это, — предложил он.

Когда приходишь поболтать с человеком, а тебя усаживают читать, это всегда скучновато, но я так стремился загладить свою бестактность, что принялся читать каждую строчку. Я совершенно не понял, к какому выводу должны были привести меня вырезки из альбома. Начиналось это приблизительно так, с критических замечаний о работе некоего скульптора: «Произведение непропорционально, поза статуи неестественна, имеется претензия на реализм, однако руки статуи как будто меньшего, нежели в реальной жизни, размера, совершенно непонятно направление движения фигуры, — как будто движутся только брюки, но никак не ноги. Сомнительно, чтобы в реальной жизни данное тело вообще удержалось бы на ногах».

Следующий критик из альбома тоже критиковал ноги этой статуи, а затем продолжал в следующих выражениях: «У всех скульптур мистера Ардона на лицах — выражение ужаса. Лица, конечно, отличаются, однако ужас неизменно присутствует. Другого слова и не подберешь. Ужас этот неестественный и проистекает из декадентских настроений скульптора. И если кто-либо сочтет это клеветой, пусть взглянет на тысячи лиц и отыщет хоть на едином из них печать такого же ужаса, смешанного с изумлением, как в произведениях мистера Ардона, если вообще считать их произведениями».

Я с трудом дочитывал этот альбом, устроившись в кресле Лаксби, а он стоял и наблюдал за мной. Должно быть, я уже прочел дюжину критических статей, все об одном и том же. И вдруг натолкнулся на совершенно неожиданную вырезку. В ней говорилось: «В прошлый вторник днем мисс Джейн Ингли ушла и не вернулась домой. Полиция Йоркшира провела поисковую операцию, но пока ее не обнаружила». Далее в вырезке содержался призыв к общественности сообщить по телефону, если хоть что-нибудь станет известно о местонахождении девушки. Я перевернул страницу и нашел еще несколько вырезок об этой девушке, насколько я понял, критических заметок о скульптуре больше не было. Заметив, что я перевернул страницу, Лаксби остановил меня и, к моему некоторому облегчению, сказал: «Пока больше ничего читать не надо».