Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

— Нет, не надо, — сказал он. — Там нечего искать, кроме одной вещи. А если ты ее увидишь…

Некоторое время после этого мы не произносили ни слова.

И потом Лаксби произнес:

— Не думаю, что из тебя получится очень хорошая статуя.

— Но я буду держать глаза закрытыми, — пообещал я.

— Тогда ты ничего не увидишь, — сказал Лаксби.

С этим нельзя было не согласиться. Но я не собирался отказываться от своей идеи.

И тогда я сказал:

— А разве Персей не использовал зеркало?

— Послушай, — начал Лаксби. — Этому человеку надо спасать свою шкуру, а если ты явишься к нему с зеркалом, он тут же поймет, что ты по его душу, и холодный прием и от ворот поворот тебе обеспечены, если повезет. Я другое тебе скажу: те зеркала, которые были у них три тысячи лет назад, когда к Персею {85} 85 Персей — герой древнегреческой мифологии, сын Зевса и Данаи, дочери аргосского царя Акрисия. Победитель чудовища Медузы Горгоны, спаситель царевны Андромеды. попала голова Горгоны, были не из стекла, как сейчас. У них был только полированный металл, и Персей немногое в нем увидел. С современным зеркалом ты можешь пострадать от рикошета. Мне, конечно, позарез нужно доказательство, но я не собираюсь тебя на это посылать.

В общем, мы продолжали спорить, и чем больше мы говорили, тем больше у меня появлялось идей.

— Я могу взять револьвер, — предложил я.

— Ради бога, даже и не думай, — сказал Лаксби. — Совершенно не очевидно, что это тебя спасет. Ношение револьвера противозаконно, и ты отправишься в тюрьму за ношение оружия с намерением совершить насилие. Вот как получится. Не надо в это ввязываться.

— Он, должно быть, опасный тип, и к нему не следует являться безоружным, — сказал я.

— Возможно, все так, — сказал Лаксби, — но Закону об этом ничего не известно.

— Зачем он это делает? — спросил я.

— Некоторые люди ради искусства готовы на все, — ответил Лаксби. — И это я могу понять. Но этот человек готов на все, чтобы его считали художником, хотя он ничего в искусстве не смыслит. Его метод пошлый и показной. В нажатии кнопки фотоаппарата гораздо больше искусства, и уж, конечно, это более нравственно.

— Я все же отправлюсь к нему, — сказал я.

Я преисполнился решимости, выспросил у Лаксби адрес — это была студия, выходящая на главную улицу Йорка.

— Меня пугает, что ты собираешься так рисковать, — сказал Лаксби. — Хотя мы-то с тобой знаем, что можем спасти множество жизней. Одному мне не справиться. Они попросту скажут, что я сошел с ума, и упрячут меня в больницу.

— Что ж, я пойду, — сказал я.

— Тобой движет азарт, — сказал Лаксби. — Кстати, послушай, щит, который он нашел, конечно же, где-то спрятан. Если он бросится к шкафу или занавеске, зажмурь глаза и беги, и все будет в порядке.

Я так и сделал, когда время пришло. Этот человек сделал уже полдюжины статуй, и его пора было остановить. Мы с Лаксби сидели, курили и строили планы, но они все казались неисполнимыми. Все зависело от того, что я там найду по приходе.

Итак, я вышел от Лаксби и сел на поезд в Йорк. Я отправился невооруженным, у меня была только тросточка, и как это ни глупо, это была тросточка из наилегчайшего и наитончайшего дерева, совершенно бесполезная с точки зрения обороны. И все же, думаю, она меня спасла. От вокзала я пошел к нужной улице и позвонил в дверь, он открыл сам. Я сказал ему, что был на его выставке, чрезвычайно восхищен жизнеподобием его произведений и хотел бы заказать ему свою статую в полный рост. Мы обсуждали все это в темном коридоре между дверью и сумрачной лестницей. Когда мы подошли к лестнице, я понял, что он не сомневался в причине, которая привела меня в его дом. Уж не знаю, как я это понял, в этом сумраке. Скорее, наверное, почувствовал.

Поднявшись по лестнице, мы подошли к двери и вошли в светлую студию. Я шел первым, поскольку он не проявил желания пригласить меня внутрь. Когда мы вошли в студию, он обернулся и взглянул на меня, и я понял, что этого человека не проведешь. А я как раз это и собирался с ним сделать. В комнате было прибрано: на полу не валялись осколки, в поле зрения не было ни резцов, ни молотов. Я подумал, что ему следовало бы купить по крайней мере хоть несколько резцов. Но, наверное, он был слишком самоуверен, чтобы озаботиться этим. В комнате стояла одна мраморная статуя, статуя обыкновенного юноши в обыкновенной современной одежде, и на его мраморном лице застыло выражение необычайного ужаса, то самое выражение, что было на лицах всех статуй Ардона. Я похолодел и ясно понял, что в любой момент я сам могу стать куском мрамора с этим ужасным выражением на лице.

Я огляделся в поисках шкафов или занавесок и неподалеку заметил шкаф.

— Так что вы говорите, вы хотели? — спросил Ардон.

Он спросил это как человек, которому отвечать нужно тотчас же. Но я уставился на ужасное мраморное лицо и не находил подходящих слов. Ардон глядел на мое лицо, а я глядел на лицо его статуи. И ужас этого лица частично отразился на моем лице, и Ардон заметил это отражение и, должно быть, сообразил, что я его подозреваю. Он быстро отвернулся, не дождавшись от меня ответа, и пошел к шкафу. За окном гудели машины, следующие на вокзал и с вокзала. А в комнате Ардон открывал дверцу шкафа. Между ним и улицей, казалось, пролегли три тысячи лет. Я повернулся и мельком взглянул на дверь, а потом закрыл глаза и не открывал их, пока не оказался далеко от этого дома. Я прикоснулся обеими ладонями к стене и, держа в одной руке тросточку, наощупь дошел до двери, открыл ее и выскользнул наружу. Мне бы помог хоть один взгляд, ведь снаружи оказалось еще труднее. Несколько раз меня подмывало чуть приоткрыть глаза, чтобы рассмотреть лестницу, но с таким же успехом, я мог бы увидеть и голову Горгоны. Ибо Ардон стоял прямо позади меня, и я знал, что у него щит. Я слышал, как он стукнул об шкаф, когда его доставали. И уж конечно, Ардон мог бы спуститься по лестнице в двадцать раз быстрее меня, ведь я шел зажмурившись.

Ардон совершил ошибку, что не ударил меня по голове. Он мог воспользоваться для этого краем щита или чем-либо другим. Я не хотел прикрывать голову руками, чтобы не навести его на эту мысль. Я ждал удара каждую минуту, пока наощупь двигался по лестнице, и практически чувствовал тепло дыхания Ардона у себя на затылке. Он не произнес ни слова, и я добрался до двери, а он продолжал идти прямо за мной. И затем я ощутил ужасающий холод на своем лице, и понял, что он выдвинул щит вперед через мое левое плечо, и развернул его ко мне. Я догадался, что он это делал, отвернувшись. А я выиграл время, чтобы открыть дверь на улицу, в чем он легко мог бы мне помешать, схватив за руку. Но он понадеялся на Медузу, а она ничего не могла поделать, потому что мои глаза были закрыты.