Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

И здесь она вновь услышала завывания могущественного Северного Ветра, который, как и всегда, сердясь, гнал на юг своих безрассудно смелых гусей; и тростники кланялись ему, шепча что-то негромкое и жалостливое, словно рабы на веслах легендарной триремы, {1} 1 Трирема (лат. triremis, от tres, tria — три и remus — весло) — класс боевых кораблей, которые использовались античными цивилизациями Средиземноморья, в особенности финикийцами, античными греками и древними римлянами. которые, сгибаясь и выпрямляясь под ударами свистящего бича, тянут и тянут свою монотонную унылую песнь.

Маленькой Дикой тварюшке стало вдруг очень хорошо в холодном и влажном воздухе, что по ночам укутывает широкие равнины Восточной Англии, и она подошла к одному старому гиблому омуту, где росли мягкие мхи, и здесь она ушла в памятную сердцу черную воду, и погружалась все глубже и глубже — до тех пор, пока не почувствовала, как родной и ласковый ил выдавливается вверх между пальцами ног. И из той живительной прохлады, что хранит болотный ил, маленькая Дикая тварюшка возникла снова, обновленная и радостная, чтобы снова танцевать на отражениях звезд.

Так случилось, что в ту ночь я стоял на краю болота, отрешившись в мыслях своих от всех людских дел; и я увидел, как болотные огни поднимаются на поверхность из самых глубоких мест. И всю длинную-длинную ночь они стаями появлялись над трясиной, пока не стало их несчитанное множество, и, танцуя, рассыпались они по обширным болотам.

И я уверен, что всю ночь шло великое празднество среди тех, кто приходится дальней родней эльфам.

Никогда больше не проскакать по дороге Тому-разбойнику. Теперь он был там, откуда видны белеющие отары овец, расположившихся на отдых, черные очертания одиноких холмов и смутно проступающие серые силуэты тех, что разбросаны за ними поодаль; внизу, в раскинувшихся между холмами долинах, защищенных от безжалостного ветра, можно различить сероватые дымки, поднимающиеся над селениями. Но Том не видел ничего этого, и до слуха его не доносилось ни звука, и только его душа пыталась высвободиться из железных цепей и отправиться на юг, в Рай. А ветер все дул и дул.

Том не замечал прихода ночи, разве что ветер сильнее качал его тело. У него забрали верного вороного коня, лишили его зеленых лугов и неба, голосов людей и женского смеха и оставили одного с обмотанными вокруг шеи цепями навечно раскачиваться на ветру. А ветер все дул и дул.

Душа Тома-разбойника была туго стянута безжалостными цепями, и всякий раз, как она пробовала выбраться из железного ошейника, ее загонял назад ветер, дующий из Рая, с юга. Тело повешенного раскачивалось, и с его губ опадали прежние злые насмешки, а с языка — давно произнесенные богохульства, в сердце истлевали дурные страсти, а с пальцев смывались следы злодеяний; все это, упав на землю, превращалось в бледные круги и клубки. Когда вся скверна спала, душа Тома снова стала чистой, такой, как была в давние времена, весною, когда Том встретил свою первую любовь. И душа его раскачивалась на ветру вместе с останками Тома, прикрытыми рваной одежкой и ржавыми цепями.

А ветер все дул и дул.

Время от времени души погребенных на освященной земле летели прямо против ветра в Рай, мимо виселицы и мимо души Тома, которая никак не могла освободиться.

Ночь за ночью Том наблюдал за овцами на холмах пустыми провалами глазниц; отросшие волосы Тома закрывали его тронутое смертью лицо и прятали это жалкое зрелище от овец. А ветер все дул и дул.

Иногда порыв ветра приносил чьи-то слезы, но слезам не удавалось прожечь насквозь заржавленные цепи. А ветер все дул и дул.

И каждый вечер все мысли, когда-либо приходившие в голову Тому, слетались стаей и рассаживались на ветвях дерева, на котором он был повешен, и пели, словно птицы, для его души, безуспешно пытавшейся вырваться на свободу. Все мысли, когда-либо приходившие в голову Тому! И греховные помыслы пеняли душе, что она породила их, поскольку не могли умереть. А те мысли, которые Том когда-то скрывал, щебетали в ветвях громче и пронзительнее всех целую ночь напролет.

А все думы Тома о самом себе указывали на его жалкие останки и насмехались над его старой драной одеждой. Только мысли о других вели себя дружески и утешали в ночи душу Тома, когда она раскачивалась из стороны в сторону. Они пели для души, подбадривая болтающийся на дереве жалкий бессловесный куль, который не мог больше думать ни о чем, пели, пока не появлялась какая-нибудь жестокая мысль и не прогоняла их прочь.

А ветер все дул и дул.

Пол, архиепископ Алоизский и Вайенский, лежал в гробнице из белого мрамора, обращенной прямо на юг, в направлении Рая. Над его могилой стоял памятник в виде распятия. А потому душа его могла быть спокойна. Ветер не завывал здесь, как вокруг одиноко возвышавшихся на холмах виселицах, сюда доходил лишь легкий ветерок, который нес ароматы цветущих садов, — он прилетал сюда с южной стороны, из Рая, и играл среди незабудок и травы на освященной земле, где покоился Пол, архиепископ Алоизский и Вайенский. Легко было человеческой душе покинуть такую могилу и, пролетев над памятными местами, достичь садов Рая и обрести здесь вечный покой.

А ветер все дул и дул.

В таверне, о которой шла дурная слава, трое мужчин усердно пили джин. Их звали Джо, Уилл и цыган Пульони, других имен у них не было, отцов своих они не знали и имели на этот счет лишь смутные представления.

На лицах их лежала печать греха, ярче всего эти отметины проступали на щеках и подбородке цыгана Пульони. Грабеж был их повседневным занятием, а убийство — развлечением. Бог глубоко сокрушался о них, а люди их избегали. Они сидели за столом, на котором лежала засаленная колода карт. Нагнувшись над стаканами джина, они шепотом переговаривались, да так тихо, что хозяин питейного заведения мог из дальнего угла таверны расслышать только божбу, но не знал, ни чьим именем они клялись, ни о чем вели речь.

Эти трое были самыми верными друзьями, которых Бог когда-либо давал человеку. И те, кому он даровал эту дружбу, не имели ничего, кроме нее, не считая останков, что раскачивались на ветру под дождем в старой рваной одежке и железных цепях, да души, которая никак не могла освободиться.

И, пока тянулась ночь, трое друзей оставили выпивку, потихоньку покинули таверну и крадучись пробрались вниз к кладбищу, где покоился Пол, архиепископ Алоизский и Вайенский. На краю кладбища, в неосвященной земле, они торопливо вырыли могилу под дождем и ветром, двое из них копали, третий сторожил. И черви, ползающие в земле, изумились и стали ждать.

Настал ужасный час полуночи, неся с собой ужас, ведь трое друзей все еще были рядом с могилами. Они тряслись от страха, находясь в такое время в таком месте, и дрожали от ветра и проливного дождя, но продолжали работать. А ветер все дул и дул.