Лорд Дансейни - Рассказы сновидца

И правда, лучше быть туманом и ночами держаться поближе к теплой грязи и слушать утешительные речи дождевых червей, чем скитаться в угрюмых высотах, — лучше оставить горы наедине с их пустынными снегами, и пусть обретут они уют в созерцании раскинувшихся под ними городов людей и в шепоте неведомых далеких богов, какой слышат вечерами».

И стражи в воротах сказали: «Входи».

Тогда поднялся человек, пришедший с Запада, и рассказал западную историю. Он сказал:

«Одна дорога в Рим ведет через древний храм, некогда любимый богами. Она проходит по верху мощной стены, а пол храма находится глубоко под ней и выложен бело-розовым мрамором.

На полу храма насчитал я около тринадцати голодных котов.

„Бывало, — говорили они между собой, — жили здесь боги, бывало — люди, а теперь — коты. Давайте понежимся на солнышке на горячем мраморе, пока не придут другие люди“.

Был именно тот теплый полуденный час, когда мое воображение способно улавливать безмолвные голоса.

И страшная худоба тринадцати котов подвигла меня пойти в рыбный магазин по соседству и купить там изрядное количество рыбы. Я вернулся и бросил рыб через ограждение с вершины мощной стены, и, пролетев тридцать футов вниз, шлепнулись они на священный мрамор.

Ну, в любом другом городе, только не в Риме, и в умах других котов падающие с неба рыбы вызвали бы изумление. Эти же неторопливо поднялись, потянулись и лениво направились к рыбам. „Всего-то чудо“, — ворчали они про себя».

И стражи в воротах сказали: «Входи».

Горделиво и медленно — подобно их речи — приблизился к ним верблюд, чей наездник просил о въезде в город. Его лицо было освещено закатным солнцем, по которому он сверял свой путь к городским воротам. Стражи потребовали пошлину. Тогда обратился он к своему верблюду, верблюд повернулся и встал на колени, и человек сошел вниз. Человек развернул шелка и достал японский ларец из разных металлов. На крышке его были изображены фигуры людей, которые с берега пристально вглядывались в какой-то остров во Внутреннем Японском море. Показал он ларец стражам, а когда те взглянули, промолвил:

«Кажется мне, что эти люди говорят друг другу так: „Полюбуйтесь на Оини, любимое дитя моря, маленького моря-матери, моря, не знающего штормов. Оно уходит с Оини, распевая песнь, с песней же возвращается по ее пескам. Мала и незаметна Оини на коленях моря, и не заглядывают к ней любопытные корабли. Белые паруса никогда не уносили ее легенд в далекие края, не рассказывают их бородатые странники морские. Ее незатейливые сказки неведомы на Севере, не слышали их китайские драконы, не знают и те, кто на слонах переходит Инд“.

Люди рассказывают эти сказки, и дымок клубится; дымок клубится, а они рассказывают сказки.

Оини — не известна среди народов, не знают о ней в местах встречи купцов, не говорят о ней чужие губы.

Да и впрямь, Оини — крохотный остров, и любят ее те, кому знакомы ее побережья и местечки, укрытые от моря.

Не стяжавшая славы, известности и богатства, Оини горячо любима эльфами да еще немногими; но все умершие здесь продолжают любить ее и часто нашептывая бродят ночами по ее лесам. Можно ли забыть Оини даже после смерти?

Ведь здесь, да будет вам известно, есть дома людей, и сады, и золотые храмы богов, и удаленные от морских берегов священные места, и шелестящие леса. И есть здесь дорога, которая петляет по холмам и ведет в таинственные святые земли, где духи лесов пляшут ночами или поют, невидимые, в свете солнца. И никто не заходит в эти святые земли: тот, кто любит Оини, не хочет лишать ее таинственности, а любопытные чужеземцы сюда не заглядывают. И правда, мы любим Оини, хотя она так мала; она наша матушка и добрая нянька морских птиц.

Посмотрите, и сейчас ласкают ее нежные руки матери-моря, чьи мечты витают далеко отсюда, близ старого скитальца Океана.

Не забудем и вулкан Фудзияму. Гордо возвышается он над облаками и морем, у подножия — окутанный туманом, расплывчатый и смутный, в вершине — отчетливо зримый со всех окрестных островов. Передвижения кораблей не укрываются от его взора, ночи и дни обтекают его, как ветер, лето за летом и зима за зимой расцветают и угасают у его ног, жизни людей бесшумно приходят и уходят, и Фудзияма все видит — и знает».

И стражи в воротах сказали: «Входи».

И я мог бы подарить им сказку, чудесную и правдивую, — сказку, которую рассказывал во многих городах и которой до сих пор никто не поверил. Но солнце уже село, и наступили быстротечные сумерки, и призрачная тишина шла от далеких, растворяющихся во тьме холмов. Покой воцарился над воротами города. И величавая тишина торжествующей ночи была больше по душе стражам ворот, чем людские речи. Потому кивнули они в нашу сторону и взмахнули руками, позволяя войти в город беспошлинно. И мы тихо прошли по песку, затем между высокими каменными столбами ворот, и глубокий покой снизошел на стражей, и безмятежно замерцали звезды.

И как недолго говорит человек, недолго и суетно. И как долго он безмолвствует. Совсем недавно видел я царя в Фивах, который молчит уже четыре тысячелетия. {22} 22 … видел я царя в Фивах, который молчит уже четыре тысячелетия — Фивы, греческое название столицы Верхнего Египта. На западном берегу Нила находятся высеченные в скалах заупокойные храмы и некрополи фараонов и их приближённых.

Позавчера я был в Лондоне на званом обеде. Когда дамы встали из-за стола, место справа от меня опустело. Слева же сидел какой-то человек, который, очевидно, знал мое имя, ибо через несколько минут он повернулся и сказал:

— Я читал ваш рассказ о Бетморе в журнале.

Разумеется, я помнил этот рассказ о прекрасном восточном городе, который в одночасье опустел по неведомой причине.

Пробормотав «да-да», я принялся подыскивать какое-нибудь более подходящее выражение благодарности.

И очень удивился, когда он вдруг сказал:

— Вы ошибаетесь насчет гнусарской болезни, она здесь совершенно ни при чем.

— Как! — воскликнул я. — Вы там бывали?

И он ответил:

— Да, с помощью гашиша. Я хорошо знаю Бетмору. — И вытащил из кармана маленькую коробочку. В ней было что-то вроде дегтя, но с очень странным запахом. Незнакомец предупредил меня, чтобы я не дотрагивался до черного вещества, потому что пятно останется на несколько дней.

— Мне дал эту штуку один цыган, — пояснил мой сосед. — У него такого добра хоть отбавляй. Гашиш свел в могилу его отца.

Но я прервал его. Мне хотелось узнать, почему люди покинули Бетмору и почему они так спешили.

— Было ли то проклятие Пустыни? [2] Так у автора (более величественно, нежели в рассказе «Бетмора»). — Прим. ред . — спросил я.