Ольга Цветкова - Мю Цефея. Делу время / Потехе час

Арнольд вздрогнул, вспомнив о своей работе, и заторопился.

У входа в консерваторию томилась в ожидании всклокоченная фрау Марта. Шёнберг никогда не видел ее такой обеспокоенной, обычно сорокалетняя фрау в неизменном синем платье до колен являла собой образец невозмутимости, если не сказать равнодушия. Но не сегодня. Произошло что-то из ряда вон, и пожилой композитор напрягся.

— Герр Шёнберг, наконец-то! Директор послал за вами. Быстрее! Все уже собрались!

В кабинете Зигфрида Эберхардта уже действительно толпились все преподаватели консерватории; в комнате, всегда казавшейся просторной, стало тесно. Арнольд удивился, увидев самого директора не за любимым дубовым письменным столом огромного размера, всегда заваленным бумагами, а нервно теребящим галстук возле книжного шкафа. Арнольд вновь вытер пот уже мокрым платком, но на сей раз не от жары. В центре комнаты крепкий молодой человек в военной форме, со свастикой на рукаве, нетерпеливо покачивался с мыска на пятку, заложив руки за спину, при этом его новенькие блестящие черные сапоги скрипели о паркет, и звук неимоверно раздражал. Шёнберг вообще не любил тупых солдафонов, а нет сомнений в том, что перед ним стоял типичный представитель этого вида. Коротко стриженные светлые, почти золотистые мягкие волосы контрастировали с холодными серо-стальными глазами, которые впивались, словно клинки. Взгляд выражал надменность и пренебрежение, толстые пальцы — рабочее происхождение, а принадлежность к НСДАП — отсутствие ума.

— Карл Ханке из Имперского министерства народного просвещения и пропаганды. Ну, он сейчас сам все расскажет, — сбивчиво представил гостя обычно такой спокойный и рассудительный Зигфрид и словно вжался в шкаф, стремясь стать невидимым.

Ханке не торопился. Обвел всех взглядом, задержавшись на молоденькой худенькой Грете, а затем вновь уставился на директора.

— Наше министерство создано недавно, но фюрер поставил нам важнейшую задачу. Именно мы должны осуществить психологическую мобилизацию в Германии. Возможно, кто-то считает, что это ерунда. — Ханке снова обвел взглядом всех присутствующих, выискивая такого наглеца, но, поскольку никто не шевелился, продолжил: — Психологическая мобилизация важнее даже материальной защиты немецкого народа. Вы знаете, что в стране около шести миллионов безработных, и фюрер позаботился об этих людях. Рейхстаг уже принял «Закон о ликвидации бедственного положения народа и государства», но до тех пор, пока мы не изменим мысли нашего народа, не вернем истинные, естественные ценности, — мы не построим процветающее общество. Не мне вам рассказывать, что Берлин в мире стал синонимом разврата. Развратом тут пропитан сам воздух. В наш город съезжаются содомиты и мужеложцы со всей Европы, потому что знают: тут можно найти развлечения на любой вкус. Экономический кризис и безработица заставили наших женщин и даже мужчин зарабатывать на хлеб чем угодно, в том числе и телом. Пора это прекратить. И для этого нужно изменить мышление немцев.

Ханке замолчал, но никто не проронил ни слова, ожидая распоряжений министерства. Ведь не о нравственности же поговорить пришел сюда этот хозяин вселенной в скрипучих сапогах! Пауза затянулась, и директор консерватории все же не выдержал:

— И как это сделать?

Ханке пренебрежительно хмыкнул, а затем нехотя, будто маленькому ребенку, пояснил:

— Нужно дать немцам ориентиры, правильные книги, фильмы, правильную музыку. Мы то, что мы потребляем. Если ребенок с детства живет с ворами и читает книги воров, то стоит ли удивляться, что воровство он считает не просто приемлемым, но естественным, нормальным? Наши библиотеки и магазины заполонили книги евреев, коммунистов, марксистов и прочих мерзавцев. Думаете, это случайно? За границей уже давно поняли, как сломить наш национальный дух, как уничтожить нашу нацию — заменить естественные ценности на разного рода гнусности, заявить, что верность нации, государству, семье — это смешно и не модно, а проституция, наркотики и большевизм — это стоящие вещи для молодого человека.

— Но мы просто учим музыке… в музыке нет проституции и большевизма.

— Но есть евреи.

— Простите, я не понял…

— Хиндемит, Мейербер, Мендельсон… в немецкой музыке слишком много евреев. И если раньше они могли чувствовать себя вольготно, паразитируя на нашей измученной нации, то теперь пора положить этому конец. Немецкой нации нужна немецкая музыка, прививающая здоровые ценности.

— Но ведь это величайшие композиторы, это целый пласт культуры, мы не можем просто взять и…

— Вы заинтересованы в возрождении немецкой нации? — Черные сапоги скрипнули и вплотную приблизились к стареньким ботинкам директора.

— Конечно, но…

— Тогда не может быть никаких «но».

Зигфрид сглотнул и снова поправил галстук. Ханке моментально потерял к нему интерес, повернувшись к Шёнбергу, единственному еврею из присутствующих.

— И не стоит забивать молодежи голову вашей додекафонией и экспрессионизмом. Вы ведь умеете сочинять и нормальную музыку. Вот и учите новое поколение, базируясь на теории музыки и лучших ее немецких и австрийских композиторах: Бетховене, Бахе, Вагнере, Моцарте.

— Я удивлен, что вы знаете о моей додекафонии. — Арнольд совершенно не ожидал такого внимания к себе.

Карл Ханке хмыкнул:

— Не надо считать меня тупым солдафоном.

— Но позвольте, вы ведь предлагаете ограничение свободы! Свободы творчества, свободы слова! Так нельзя! Общество процветания не построишь запретами, — возмутилась Грета.

Никто не успел даже вздохнуть, как Ханке оказался рядом с преподавателем по истории музыки, схватил ее за талию и прижал к себе. Его губы очутились так близко от тонких губ Греты, что казалось, сейчас они соприкоснутся. Девушка оказалась полностью в распоряжении Карла. Она попыталась вырваться, потребовала, чтобы ее отпустили, но это помогло так же, как если бы она просила об этом застывший бетон. Железные руки не сдвинулись ни на миллиметр, лишь еще крепче сжали тонкую талию, делая больно.

— Свобода? Тебе нужна свобода выйти на панель и сдохнуть от голода? Или свобода быть изнасилованной и убитой такими же свободными людьми, наслушавшимися еврейской музыки? Мы предлагаем работу, защиту, здоровый образ жизни, спорт, семью, детей. Все, что естественно для любого человека с начала времен. Мы предлагаем национал-социализм. А тебе вместо этого нужна свобода? Чтобы что? Чтобы играть еврейские песенки и читать еврейские книжонки? Подумай, стоит ли оно того?

Стальные клинки впивались в синь девичьих глаз, причиняя ей боль еще большую, чем сжимающие талию руки. И Грета не выдержала, отвела взгляд и пробормотала, что, видимо, не стоит. Все в этой комнате знали, что только с приходом к власти Гитлера брат Греты смог наконец найти работу, устроившись на «гитлербан», как называли стройку «Имперского автобана» в народе. И только при новой власти больного отца удалось пристроить в санаторий. Лишь Грета не разделяла восторгов своей семьи относительно НСДАП, из-за чего дома регулярно случались скандалы.