Ольга Цветкова - Мю Цефея. Делу время / Потехе час

Боль привела в чувство. Самое страшное позади, только потерпеть, пока кто-то не пройдет мимо. А это обязано случиться рано или поздно, ведь если в подъезде примерно пятьдесят квартир, в каждой квартире от одного до, скажем, пяти человек, допустим, что в среднем три, и при условии, что один человек выходит из квартиры два раза в день, на работу и вынести мусор, а ведь он еще и два раза после этого заходит, значит, трижды четыре двенадцать, а в сутках двадцать четыре часа, значит двенадцать на пятьдесят и поделить на двадцать четыре…

Этажом ниже хлопнула дверь. Кто-то сделал пару шагов, и лифт в шахте начал движение.

— Простите! — встрепенулся Павел. — Простите, вы не могли бы мне помочь? Я этажом выше, не могли бы вы подняться?

— Это мне? — ответил юный голос.

— Да, да, вам! Подойдите, пожалуйста!

Зазвучали резвые шаги по ступеням, и на площадку поднялся не то мальчик, не то парень — в куртке не по погоде и без шапки, со спутанными темными волосами и удивленным округлым лицом.

«Типичный», — почему-то подумал Павел, и от этой мысли стало неприятно.

— Слушай, спасибо. Ко мне вор в квартиру забрался, я выбежал, а ключи и телефон там остались. Позвони в милицию, пожалуйста, пусть приедут, заберут его.

— Че, реально вор?

— Может, вор, может, наркоман, не хочу проверять. Позвонишь?

— Ладос, без проблем.

Парень позвонил, попытался объяснить, что происходит, но в итоге передал телефон Павлу. Тот пересказал все как было. Когда разговор закончился, стал ждать. Удары с той стороны двери прекратились, приглушенно зазвучала бессвязная ругань. Что-то прозвенело в глубине квартиры.

Парень слушал это с завороженными глазами, а Павел думал, как бы его теперь вежливо прогнать.

Милиционеры появились быстрее, чем Павел ожидал, — двое, одному около тридцати, второму за пятьдесят.

— Ну, граждане, что стряслось? Вы вызывали? — спросил первый с улыбкой на лице. Глаза у него были тяжелые. В глаза второго Павел боялся даже смотреть.

Павел обрисовал ситуацию.

— Все ясно. Посторонись-ка, — сказал старший милиционер голосом, похожим на Сильвестра Сталлоне в русском дубляже.

Милиционеры вошли в квартиру, готовые к борьбе. Борьбы не было. Коридор был пуст. На полу лежали осколки стекла и клоки обивки двери, комод повален, на радостно желтых стенах особенно заметны глубокие отметины. Глеба нашли на полу в гостиной, сопротивления он не оказал. Павла будто ударило током, когда он увидел искаженное гримасой нечеловеческого горя лицо Глеба. По его щекам текли слезы.

Пришли еще какие-то люди, все осмотрели, сфотографировали, отвели Павла на кухню, задавали вопросы. Ушли, сказали, что позвонят.

Внутри Павла росло зияющее чувство вины — росло, пока не стало больше его самого, пока не заполнило собой всю небольшую кухоньку. Оно окрасило в кроваво-бесцветный все, что там было: стол и табуреты, холодильник, шкафы, плиту и микроволновку, набор керамических ножей со сколами, разделочные доски в цветочек, кактус на подоконнике и гитару в углу.

Павел сидел, уткнувшись лицом в ладони, и не видел и не слышал ничего — только чувствовал вину и как пульсирует боль на висках, сигнализируя, что он еще жив.

Когда вина перестала помещаться в квартиру и соседи снизу стали замечать характерный сладковато-металлический запах, Павел вытер слезы рукавом, поднялся и, пошатываясь, пошел прочь из кухни. Он достал из кладовки чемодан и собрал в него вещи на несколько дней — в основном Машкины. Потом оделся, вышел, закрыл квартиру, спустился на первый этаж и стал ждать, выдвигая и задвигая телескопическую ручку чемодана.

Когда пришла Маша, ему не пришлось уговаривать ее переночевать на его квартире. Его бледный потерянный вид был убедительнее любых слов.

Там она отправила его отмокать в душ, а сама приготовила простенький ужин. Он вышел мокрый и чуть более живой, коротко все рассказал. Она ничего не ответила.

Сначала было много возни, звонков, бумажек, походов в органы, а потом все это куда-то незаметно ушло.

Осталась просто жизнь — и они остались в этой жизни вдвоем. Павел прислушивался к себе, искал признаки нового слома, но его не было. Было только жгучее желание, чтобы все это оказалось не зря, чтобы хотя бы в этом вдвоем он сделал что-то хорошее, сделал, все, что мог.

Он так старался, что им даже удалось найти тихое и хрупкое счастье в обществе друг друга. Сначала оно было в цветах грусти, но потом, стараниями их обоих, с помощью поездок в далекие места, большого совместного ремонта, внезапного увлечения танцами, тысячи маленьких шажков: цветов, вовремя вымытой посуды, в нужный ящик положенной чистой одежды, украшенных вместе елок, праздничных пирогов — с помощью всего этого им удалось перекрасить свое счастье в теплые цвета радости.

А потом Маша умерла. Как по таймеру — в день своего рождения. Она неделю чувствовала слабость, а потом умерла — внезапно, без боли, без мучений.

Был ли у Павла слом? Успел ли он его осознать?

Через три месяца он, пьяный, не справился с управлением на скользкой дороге и погиб в аварии.

***

**

*

В глаза ударил ослепительный свет. Я хотел зажмуриться, но понял, что и не поднимал век.

Что это, рай? Говорят, грешники слепнут, не в силах выдержать его божественного сияния.

Голова чесалась будто изнутри. Не так, как при простуде, когда пытаешься языком почесать в ухе. Сейчас — прямо в самом центре, где-то в районе гипоталамуса. Я подвигал челюстью, чтобы унять зуд. Не удалось. Зато что-то щелкнуло, и в уши градом посыпались звуки. Оглушающе шумели компьютеры, им вторил старенький кондиционер, кто-то неподалеку звал какого-то шефа. Мне стало интересно. Я приоткрыл один глаз.

Оказалось, что я полулежал на какой-то врачебной кушетке. Надо мной угрожающе нависло довольно полное лицо азиатского строения с неаккуратной бородкой. За этим лицом можно было разглядеть стену нежно-голубого оттенка, единственным украшением которой была большая светящаяся надпись: «AlterLife».

Не рай, но довольно близко.

Лицо помахало передо моими глазами раскрытой ладонью, потом щелкнуло пальцами возле моих ушей. Моя голова восприняла это, будто кто-то дважды ударил в гонг. Ей же.

— Ай! — Я вскрикнул и рефлекторно попытался подняться. На полпути я почувствовал, как что-то тянет меня за затылок, и рухнул обратно.

— Шеф, ау! Земля вызывает Шефа, прием! — сообщило азиатское лицо. Я не сразу понял, что оно обращается ко мне.

— Шеф? Кто шеф? Я шеф?! — отреагировал я слишком резко. — Ченг, ты что, с дуба рухнул, какой я на фиг тебе шеф? А, стоп. И правда Шеф.

Клоками начало приходить осознание. Так, будто мозг стал заново осваивать участки памяти, доступ к которым был заблокирован, чтобы конструируемая при погружении в альтернативную реальность субличность не испытывала шизофренических отклонений. Да, будто.