Роджер Желязны - Маска Локи

Пьер Бор спустился между полупустыми скамьями, дабы предстать перед присутствующими в лучах утреннего солнца. Он знал, что так он выглядит как ангел, сошедший с небес, и внушает благоговение зрителям на галерке.

— Одно дело — пересмотреть календарь по отношению к именам: искоренение мертвых римских богов и замена римских порядковых номеров словами, понятными народу, заимствованными из названий сельскохозяйственных сезонных работ. Это очень полезное начинание, которое я всецело поддерживаю. Но перевод в метрическую систему — это совсем другой вопрос. Кто сможет проработать десятидневную неделю, в которой последний день отдыха уничтожен из атеистических соображений? Разве сможет хорошо работать переутомленный крестьянин? Новый календарь ужасен и состряпан на скорую руку. И что же дальше? Может быть, вы хотите, чтобы мы молились пять раз по стоминутному часу республиканским доблестям — Работе, Работе и еше раз Работе?

Это было встречено лишь скромным смешком.

— Нет, граждане. Такой календарь лишь посеет разброд в народе, дезорганизует работы и разрушит всю экономику Франции. Я надеюсь, что вы, каждый и все вместе, отвергнете его.

Хлоп, хлоп... хлоп.

Новый календарь был принят практически единогласно. Лишь шестеро проголосовали «против».

Робеспьер бодро подошел к Бору.

— Хорошо сказано, гражданин Бор. — Его улыбка казалась вполне искренней.

Бор постарался улыбнуться в ответ:

— Доводы благоразумия побудили меня выступить против твоего предложения, гражданин.

— Ничего, ничего. Ты же знаешь, каждая хорошая идея нуждается в испытании. А как еще народ оценит ее величие? И твой маленький мятеж пошел только на пользу.

— Да.

— Ну, теперь можно и поужинать.

— Могу ли я присоединиться?

— А! — Тонкие брови сошлись на переносице. — Боюсь, Пьер, моего внимания потребуют другие. Это будет неудобно.

— Я понимаю.

— Надеюсь, что да.

Стук в дверь раздался в полночь.

Суд состоялся на рассвете, два месяца спустя.

Эти два долгих месяца Пьер Бор, теперь снова «дю Бор», провел в сочащейся сыростью клетке ниже уровня реки, В камере шириной и высотой в метр — нововведение Национального собрания для отступников — и два метра в длину Пьер лежал как в гробу, в собственных нечистотах, руками отгоняя крыс, которые пытались съесть его скудный рацион из черствого хлеба. А что касается воды, здесь выбор был жесток: израсходовать чашку на утоление жажды или на гигиену.

На шестьдесят шестой день деревянная дверь отворилась — чтобы выпустить его. Когда Пьера доставили в зал суда, изнуренного, покрытого язвами, он не смог ничего сказать в свое оправдание.

Обвинения были абсурдны: ученый Пьер дю Бор при старом режиме обучал детей того самого маркиза де Шене, которого выдал властям. Обучать аристократов во время их правления значило то же, что и прославлять преимущества, добродетели и справедливость аристократии.

Тем же утром его повезли на красной телеге на площадь Революции. Стоявший позади священник гнусаво бормотал псалмы — последнее утешение.

Пьер держал голову опущенной, чтобы хоть как-то избежать града гнилых фруктов и овощей. А когда он изредка поднимал голову, чтобы посмотреть по сторонам, в рот или в глаза попадали гнилое яблоко или тухлая рыба. Но он все же пытался смотреть по сторонам, выискивая наблюдателей.

Наблюдатели, которые многие месяцы оберегали его, должны спасти его и теперь. Пьер был уверен в этом.

Оглянувшись, он заметил в толпе темную приземистую фигуру. Человек не кричал и ничего не бросал, просто наблюдал за ним из-под широких полей шляпы.

Даже наблюдатели ничем не могли ему помочь.

Рядом с эшафотом, возвышавшимся посреди площади, солдаты с нарукавными повязками Комитета национальной безопасности отвязали его от телеги, оставив связанными руки. Они подняли его на эшафот — ноги неожиданно стали до странности слабыми — и привязали на уровне груди, живота и колен к длинной доске, доходившей ему до ключиц. Но Пьер вряд ли заметил это. Он не мог оторвать взгляда от высокой, в форме буквы «пи», рамы с треугольным лезвием, подвешенным сверху.

— Это не больно, сын мой, — прошептал священник, и это были первые слова за все время, которые он сказал по-французски. — Лезвие пройдет по твоей шее словно холодный ветерок.

Пьер повернулся и уставился на него.

— Откуда вы знаете?

Наклонив доску горизонтально, солдаты понесли ее к гильотине. Пьер дю Бор мог рассмотреть лишь стертые волокна деревянного ложа этой адской машины, за которым виднелась тростниковая корзина. Тростник был золотисто-желтым. Пьер уставился на него, пытаясь отыскать красно-коричневые пятна, похожие на дефект в том кристалле, которым он порезал палец. Когда это было? Месяцев семь назад? Но корзина оказалась новой, без пятна и порока — большая честь для Пьера, последняя любезность со стороны его друга, гражданина Максимилиана Робеспьера.

Священник ошибся.

Боль была острой и бесконечной, так же как и боль от пореза кристаллом. А затем он начал падать, лицом вперед, в корзину. Тростник, ринувшись навстречу, стукнул по носу. Золотой свет вспыхнул перед глазами и померк, и все стало таким же черным, как длинные гладкие волосы, упавшие на лицо и закрывшие глаза.

— Где же твой приятель?

— Он должен позвонить своему агенту или еще кому-то. Он сказал, что может задержаться.

— Отлично. Нам нужно многое обсудить.

— Это точно, Хасан. Лягушки теперь пытаются убить его, такого еще никогда не случалось.

— Как так? — Темные глаза мужчины блеснули. Веки его опустились, сомкнулись шелковистые ресницы. Каждая ресница была изогнута, как черный железный шип. — Объясни, пожалуйста.

— Один из них поджидал в квартире, когда Том вернулся. Он пытался убить его ножом — одним из тех ножей. Мне пришлось призвать на помощь Итнайна, моего телохранителя.

— И?

— Мы оставили тело в квартире и под шумок смылись.

— Тело Итнайна?

— Нет, другого. Вероятно, это был профессиональный убийца, но не столь искусный, как Итнайн.

— Гарден хорошо разглядел Итнайна?

— Да нет, не особенно. — Александра выскользнула из-под пледа и села. — Том в этот момент отходил после удара коленом в пах.

— Отлично, значит, я еще смогу использовать его против Гардена.

— Использовать Итнайна? Ты хочешь сказать, чтобы охранять его? — Она начала стаскивать ботинки.

Хасан наклонился помочь ей с пряжками:

— Нет. Я хочу использовать его, чтобы обострить чувствительность Гардена. Я начал снабжать нашего молодца... э-э-э... «опытом». Метод доступа к прошлому с помощью снотерапии оказался недейственным или слишком медленным. А то, что мы лишили его твоих прелестей, — Хасан снял с нее ботинок и провел рукой вверх по ноге, — похоже, только оставляет ему больше времени для игры на фортепиано. Видимо, следует изменить направление.