Илья Колупалин - Эхо Погибших Империй

Чехам, похоже, намеренно не бил противника ножом, чтобы смерть не наступила сразу. Вскоре Пэйон потерял последние силы для того, чтобы сопротивляться — он лишь перекатывался с боку на бок, избитый, корчась от боли.

Гунсиец же, разорвав сеть, прохаживался вдоль рядов факелов под возгласы подвыпившей публики.

— Вы все захлебнетесь собственной кровью! — вскричал вдруг поверженный сиппуриец, напрягая для этого, видимо, последние силы. — Вы все умрете смертью куда более позорной, чем я. А ты, ненавистный диктатор, — обратился он к Дзару, — ты будешь даже хуже, чем мертв, помяни мое слово! Аклонты измучают твою душу, сведут с ума, заставляя рвать собственные волосы! Ты будешь... Тьфу...

Пэйон выплюнул несколько своих зубов после того, как его настиг удар ноги Чехама Го-Чхула. Гунсиец приподнял его за волосы, пытаясь поставить на четвереньки, после чего уселся на него, ударяя пятками по бокам и крича: — Но-о! Но-о-о! Пошел, мой добрый конь, пошел!

Раздался смех. Смех, который бесповоротно свел на нет отчаянную угрозу Пэйона: теперь его едва ли могли воспринимать всерьез. Окончив тешиться над врагом, Чехан добил его, после чего немедленно закричал: — Коня-я-я-я-я! Коня, Дзар, коня! Дза-а-а-р! Коня-я-я-я-я-я!

— В другой раз, мой добрый друг! — отмахнулся геакронский властелин. — Коня еще нужно заслужить. — Коня! Коня-я-я-я-я-я-я! — надрывался гунсиец, уводимый гвардейцами Дзара.

Когда доко Дзар предложил Кире отправиться в его личные покои, она просто молча подчинилась: сил удивляться у нее уже не осталось.

«Скольких людей убил этот гунсиец? Десятки, сотни? И скольких еще убьет? Пожалуй, у доко Дзара об этом лучше не спрашивать...»

— Ты, должно быть, потрясена увиденным, — заметил Дзар, снимая китель. — Но поверь, Кофаг в своих застенках вытворяет с людьми вещи куда более страшные. И умирают они гораздо медленнее... Я же просто даю преданным мне людям то, чего они хотят. — А чего хотите вы, доко Дзар? — чуть слышно произнесла Кира. — Тебя, — ответил он после некоторого молчания. Она не знала, что ответить.

— Я хочу идти с тобой бок обок по жизни, Кира Меласкес. Я не встречал девушек, подобных тебе. Ты настоящая, ты искренняя, — он схватил ее за бедро, увлекая за собой на кровать. — И я намерен доверить тебе одно важное дело. Их губы оказались рядом. — Я хочу, чтобы ты следила за своим командиром, генералом Варкассием... Кира ощущала теплоту его дыхания. — И докладывала мне о каждом его шаге... — Да, доко Дзар. Я... я буду.

— Тиам, — нежно произнес он, нетерпеливо стягивая с Киры платье. — Здесь называй меня просто Тиам.

Прант. Конец лета 729 года после падения Эйраконтиса

— Ты не едешь ни на какую чертову конференцию, Ниллон, — строго заявила Кларисса Сиктис, стоя посреди кухни и уперев руки в бока.

— Милая, пусть он сам решит... — попытался вмешаться Омунд.

— Да что он решит!? Не будь хотя бы ты слеп, Омунд! Этот вздорный профессор просто засоряет мозг нашему мальчику. Когда аклонтисты захватят нас, они припомнят ему участие во всей этой пропаганде...

— Мама, они нас не захватят! — негодующе вскричал Ниллон.

— Неужели? И кто же их остановит? Уж не ты ли со своим ненормальным Хиденом?

— Нормальность – признак заурядного ума.

— Чего-чего? Это ты на ваших дурацких лекциях нахватался?

— Мам, я поеду в Дирген. Просто прими это как данность.

— Кларисса, любимая, — мягко произнес отец Ниллона, — наш сын уже достаточно взрослый, чтобы самому решать такие вещи. В конце концов, он ведь едет в Кариф, а не в макхарийские джунгли! Я не вижу в этом вреда.

После напряженной паузы мать Ниллона, наконец, произнесла с недовольством:

— Ты об этом пожалеешь, Ниллон Сиктис, очень сильно пожалеешь! — после чего удалилась в свою комнату.

Отец с сыном сочувственно переглянулись.

— Может, стоило сообщить ей раньше, чтобы она успела смириться с моей поездкой? — вяло предположил Ниллон.

— Вряд ли... Думаю, мы просто дольше мучили бы себя спорами, а мать бы тешила себя ложной надеждой, что ты передумаешь.

— Пожалуй, ты прав, отец. Я, наверное, пойду спать — завтра меня ожидает долгий переезд.

— Доброй ночи, Ниллон. И удачи тебе! Надеюсь, не пожалеешь, — улыбнулся под конец Омунд Сиктис.

Оставаясь наедине с самим собой, Ниллон неизменно возвращался мыслями в тот вечер на маяке, когда с ним произошло необъяснимое. Это было похоже на настоящее чудо. Падая, Ниллон не ощущал страха, им владело лишь осознанное, концентрированное желание жить. Это не поддавалось какой бы то ни было логике, но он был уверен, что именно это желание в итоге и спасло его. Произошло нечто совершенно аномальное. Пространство, отделявшее его от земли, будто бы исказилось, подчиняясь непоколебимой воле его разума; Ниллону казалось, что воздух словно сгустился, и он приземлился настолько мягко, будто упал с высоты двух футов, а не сотни.

Об этом невероятном происшествии Ниллон рассказал только профессору Хидену. Тот долго хмурился, нервно потирал подбородок, а потом как-то неуверенно произнес: «Знаешь, Ниллон, подобные вещи иногда происходят в нашем мире... Увы, мы не все способны объяснить, ибо наши знания об устройстве мироздания чрезвычайно скудны. Можешь считать себя счастливцем».

Такой скупой ответ профессора был очень странен, более того, Хиден как будто не сильно удивился этой истории. К тому же Ниллону показалось, что старик чего-то не договаривает.

Так или иначе, суматоха, вызванная подготовкой к конференции в Диргене, отвлекала Ниллона от тревожных мыслей. Все сложилось как нельзя лучше: профессору Хидену удалось арендовать здание, а связи в Дакниссе позволили ему «нашуметь» о готовящемся событии не только в Карифе, но и за рубежом.

Ниллон даже почти забыл Геллу... Карифянка все еще всплывала в его мыслях, но эти воспоминания были все слабее и слабее день ото дня, и ему казалось, что скоро он будет способен окончательно перестать о ней думать.

И вот настал день отъезда. Вещи были собраны: у Ниллона набрался лишь небольшой узел — только самое необходимое. Вопрос, касающийся провизии, взял на себя профессор Хиден.

Они должны были встретиться в полдень на Перечной площади: Ниллон, профессор Хиден и извозчик, которого они наняли.

Когда Ниллон покидал свой родной квартал, он увидел, как из одной улочки ему навстречу выходит знакомый ему человек в клетчатой рубашке. Вид Гэнли Смуссфилда вызвал у Ниллона неприязнь и раздражение; кроме того, он был особенно не рад подобной встрече, так как не просто проигнорировал просьбу отца Эда, но и сделал то, что должно теперь еще сильнее разозлить консервативного Смуссфилда-старшего.

Их отделяло всего несколько десятков футов. Гэнли хотел было зашагать вперед, но увидев, что Нил всеми силами старается на него не смотреть, вдруг остановился в нерешительности, затем плюнул и развернулся, зашагав прочь.