Илья Колупалин - Эхо Погибших Империй

Ниллон не мог скрыть удивления, хотя и понимал, как, должно быть, глупо сейчас выглядит с разинутым ртом и поднятыми бровями.

Но сомнений не было: имя было произнесено ясно и отчетливо, а второй Райджес Хиден едва ли мог сыскаться в Пранте.

— П-профессор? — переспросил, заикаясь, Ниллон.

— Ну да. Вы его знаете? Слышала, он читает тут у вас какие-то до жути интересные лекции. Год назад я поступила в дакнисский университет: отец думал, из меня выйдет неплохой государственный работник. Наивный... Я не выдержала и двух месяцев усыпляющее скучных занятий и бросила это дело. Так что насчет Хидена?

— Ах, да, профессор... — Ниллон еще преобладал в некоторой растерянности. — Он читает лекции бесплатно, для вольных слушателей, в здании бывшего университета...

— Бывшего? Что-то у вас на Побережье сплошной упадок, куда ни глянь!

«Эх, что верно, то верно...»

— Но торговля процветает.

— Торговля! Много ли надо ума, для того, чтобы сдирать с людей деньги за всякие безделушки!

— Не могу судить о тех вещах, которыми ни разу не занимался, — пожал плечами Ниллон. — Быть может кому-то это покажется странным, но мне никогда не хотелось гнаться за большими прибылями... Мне всегда были больше по душе вопросы, так скажем, духовные... ну или, кх-м, философские...

Когда он произнес это, насмешливая улыбочка впервые покинула лицо его собеседницы, и она посмотрела на него как-то по-другому. Более заинтересованно.

— Так вы тоже ходите на эти его лекции?

— Да. Правда, последние три я пропустил. Послезавтра будет лекция, посвященная проблеме диктатуры — надо будет прийти. Начало в полдень.

«Промоем косточки Тиаму Дзару, и всем геакронцам заодно».

— Отлично! Тогда там и встретимся.

— Университет находится на Большой Ясеневой улице – это в десяти минутах ходьбы от Ратуши.

— Спасибо вам. Кстати, я ведь даже не представилась, — смущенно произнесла девушка. — Меня зовут Гелла. Гелла Брастолл.

«Брастолл... Где-то я уже слышал эту фамилию... Только не помню, где».

— Мое имя – Ниллон. Можно просто Нил. Рад знакомству, Гелла! Быть может, перейдем на «ты»?

Девушка добродушно улыбнулась.

Акфотт. Конец весны 729 года после падения Эйраконтиса

Черные, как уголь, стены акфоттского замка уходили высоко вверх, шпили башен терялись в небесной синеве. Мрачные стены этого древнего, но будто не тронутого временем сооружения, казалось, не оставляли человеку иного выбора, кроме как испытывать трепет и невольное восхищение.

Было довольно неприятно замечать в себе эти чувства, если ты не сиппуриец.

Недаром один из предшественников Йорака Бракмоса сделал этот замок своим, выселив из него сиппурийского короля, который стал, в сущности, не более чем декоративным элементом после принятия в 523 году Хартии Народных Свобод. Впрочем, народ Сиппура от этого не стал заметно свободнее, а вот вся власть в стране стала принадлежать лордам-протекторам, процедура избрания которых не была урегулирована до сих пор.

Кемал О’Цзун не первый год служил послом в Сиппуре, и прекрасно знал все уловки Бракмоса: например, он любил заставлять людей ждать. В Корхее, на родине Кемала, за такую непунктуальность могли плюнуть в лицо, невзирая на богатство и чин. Но заставлять человека почти час прождать на солнцепеке — это, пожалуй, было слишком даже для сиппурийца.

Близость моря не придавала свежести. Стоял полный штиль, и Кемалу оставалось лишь бесцельно всматриваться в туманный горизонт, опершись руками на горячий камень набережной. Когда-то там, далеко на западе, лежала древняя островная империя, Карагал, в представлении современных сиппурийцев — держава зла, порока и безумия. Если верить летописям Акфотта и Корхей-Гузума, тогда, в семнадцатый день второго месяца весны 599 года после П.Э. на западе, в океане Ба-Фуисс, поднялась волна, затмившая собой солнечный свет. Карагал, данником которого тогда являлся Сиппур, был уничтожен силами природы, подобно своему старому сопернику, Эйраконтису.

С тех пор прошло сто тридцать лет. Сиппурийцы были рады поскорее забыть о Карагале и о том унижении, которое было связано с его гегемонией. Но Кемал часто задавал себе вопрос: почему именно после этого страшного катаклизма в Сиппуре зарождается и начинает стихийно распространяться религия, ставшая впоследствии опорой всем и каждому в большинстве стран Роа: аклонтизм?

«Может, я брежу? — думал Кемал. — Может, пытаюсь связать не связанное? Но обе эти истории безумно подозрительны и в них полно белых пятен. Впрочем, такие мысли лучше не высказывать вслух. По крайней мере, в Сиппуре — стране фанатиков и параноиков».

Время шло, а из замка так никто и не появился.

«Должно быть, у него ко мне действительно важный разговор», — рассудил Кемал, научившийся за время своей службы распознавать психологические приемы лорда-протектора.

Кемал истосковался по женщинам.

Втайне он желал, чтобы Бракмос отправил его на родину с каким-нибудь поручением. Разменяв пятый десяток, Кемал О’Цзун так и не обзавелся семьей — постоянные разъезды, пребывание в чужих странах не оставили ему времени для серьезных отношений. Но, как и любой мужчина, он был не чужд плотских утех. В бордели Акфотта Кемал предпочитал не заходить — большеглазые сиппурийки не привлекали его, к тому же он побаивался подмочить репутацию: даже приди он в веселый дом переодетый, ночью, его все равно могли узнать из-за характерной для корхейца внешности, и как следствие, скомпрометировать.

Поэтому он тосковал по славным девам Корхей-Гузума, оставшимся по ту сторону пролива Гаюхварта, отделявшего корхейский остров от Сиппура. Кемал умел беспристрастно замечать недостатки своей родной страны, но в том, что касалось женской красоты, он не сомневался — по его мнению, никто во всем мире не мог сравниться с корхейками.

Слуги Кемала, принесшие его сюда в паланкине, страдали от жары не меньше, чем он сам. Два каншийца, хирсалец и макхариец — вот кто обслуживал корхейского посла. Уроженцы Акфотта, по-видимому, были чересчур горды для того, чтобы носить кого бы то ни было. Особенно корхейца.

Не все, но многие сиппурийцы презирали его — Кемал не мог этого не замечать. Презирали за богатство, за влиятельность, за то, что халат его был расшит совсем по-иному, нежели их, за то, что над резиденцией его реет не сиппурийская кобра, а корхейский морской конек. В конце концов, презирали за узкий разрез глаз — какой имели все его соотечественники.

Но жизнь Кемала О’Цзуна была такова, что он давно привык к людскому презрению. Он был закаленный дипломат — настоящий волк политической арены. Эмоции с годами стали для него чем-то чужеродным, и только один мотив неизменно был для него определяющим: всегда и во всем действовать в интересах корхейской короны.