Екатерина Лебедева - Пасифик [СИ]

Ранен. Надо… ускориться.

Ценная директива.

За ночь осклизшее сукно пристыло к бетону. Когда Хаген пошевельнулся — что-то лопнуло внутри с омерзительным хрустом ломающейся льдинистой корочки. Проклятье! Подождав, чтобы сердце немного утихомирилось, он привстал, и куча поехала; с кульбитом, которому позавидовал бы эксцентрик, он шумно скатился по стиральной доске, та-дамм! — пересчитал сосны и шлёпнулся на пол, окружённый клубами мучнистой пыли.

Спешить. Нужно спешить. Потому что…

Чёрная луна. Овалы и обелиски.

— Жив, — прокаркал он.

И тут из открытого рта выплеснулась струя желчи — под давлением. Раз, внутри глухо булькнуло — и ещё, фонтаном, гейзером, водомётом. Открыть шлюзы!

— А-ай, ма-а-а…

Плача от невероятной боли, он катался по снегу, подвывая и стискивая кишки — в них словно вонзали колья; с ужасом чувствуя тяжесть подмокающих брюк. Обгадился, стучало в висках. Ай-ай. «Наплевать, — возразил безмерно усталый, равнодушный голос. — К чёрту. Всё равно…»

Наконец, отпустило. Тогда, выпростав руки, он завалился на бок и куда-то пополз, отталкиваясь от стен. В груди хрипело и клокотало. «Вперёд… ещё, ещё, скорее…» — механически передвигая локтями, он полз, как раненое насмерть животное, с надрывным слепым упрямством, до тех пор, пока хищный зверь или охотник, сжалившись, наконец не добьёт его.

***

Спи, малыш, засыпай.

У младенца Христа есть овечка…

Временами пластинка менялась.

Он снова пропел «Флориана Гайера» — от начала и до конца. Отметил, что мелодики не прибавилось. Затем в ход пошли «Серые колонны». А потом что-то заклинило, перемкнуло, и он вдруг услышал свой озябший, дрожащий голос, выводящий в полярную тьму: «Тихая ночь, святая ночь!»

Кап. «Heilige, — сказала Луна. — Сколько же миль до Heiliges Land?»

Ему казалось, что это он уже видел. Обугленная земля, мрачная и неузнаваемая, и припавшие к ней мертвецы — бурдюки, раздутые газом. Пропитанный гарью воздух был накалён так, что трупы приподнимались; тревожащие материю силы инерции воскрешали этих вечных солдат.

Плазменная буря пронеслась и бушевала теперь к западу, выбрав дорогу на Стахоль. Грозовое небо мощно флуоресресцировало, расколотое на части ослепительной сетью вольтовых дуг. Несло гарью и порохом. Снег всё ещё падал, но был чёрным как пепел — он сам был пеплом и танцевал, кружась, между столбами радиоактивного света, в которые превратились энергоблоки главной электростанции.

Чёрное Рождество. И кто-то получит подарки.

Шаг, ещё. Одежда истлевала прямо на теле.

Он смутно сознавал, что в хохочущей, вспыхивающей зеленоватой одурью мгле творится какое-то шевеление. Как будто муравьиная куча ворошилась на колодезном дне. Вся земля была перерыта, развороченные колеи щерились проволокой, угловатые стены выезжали из-за кустов, обдавая клубами зловонного пара. Совсем рядом сыпались мины. Обмякшие мешки свисали с рогатин, кожа начинала дымиться, а песенный демон в голове брюзжал и подначивал: «Через Обераммергау или через Унтераммергау?» Вопрос относился к разряду сакраментальных. К разряду до обидного риторических. Потому что часы на башне били двенадцать, били идите к чёрту, и кругом была смерть, и красотка Лиз с накрашенными кровью губами может ждать своего Ханса до посинения — тот попросту не дойдёт…

Он галлюцинировал.

Лучи солнца зазвенели ключами о лестницу витражей — «блиц-штраль». В подводных гротах у субмарины дремала зима, а здесь — клёны и осень. «Ф-фух!» — засмеялся Мориц, сдувая с носа коварную паутинку. Ну вот, пожалуйста — опять изжёван и грязен как углежог, в мышиных штанах гармошкой и егерской кепке с неуставным эдельвейсом. Помойных войск генерал! Непостижимой едкости слово уже вертелось на языке, но Хаген смолчал — ведь испачканные подошвы не касались земли, и сквозь копоть просвечивало чистое золото.

— Айсцайт, безымянный Юрген. Не спи — замёрзнешь. Или поджаришься.

— Я — Йорген! Юргеном звали моего деда. По матери. Юрген Штумме.

— А отца?

Хаген посмотрел так грустно, что даже Мориц смутился.

— Гм… да, понимаю. Брось. Он был хирургом?

— Патологом, — антрацитовые глаза маленького шута серьёзно моргнули. — Военным врачом. Пока не был направлен в Заксен… Не помню. И-и… н-нет, не помню!

— Экий же врун! — ухмыльнулся Мориц. Поколупал пуговицу и добавил глубокомысленно: — Всегда думал, что «династия» — подходящее название для стыдной болезни. Вроде люэса. Хочешь анекдот? Еврейские мальчики норовят влезть в постельку к мамочке. А арийские — к отцу. Спроси у своего капитана.

— Какое-то извращение.

— Почему же, — отозвался Мориц после недолгого раздумья. — Просто любовь.

«Любовь», — сказал щуплый, с жалким крысиным личиком подросток, облаченный зачем-то во взрослый наряд ландштурмиста. Хох. Под ногами шуршали листья, а сами ноги были из алюминия. «Нет, Хаген, войны не будет», — заверила Марта. Она ошиблась, он принёс им войну. Благодаря ему реликтовые чудовища с грохотом мчались по железным дорогам, кузнец-великан обрушил молот на Ремагенский мост, фантастическая авиация крушила страну, создавая развилку, излом, ветвление…

Всё вдребезги, ничего не жалко!

— Я виноват, — сказал он. И ещё раз:

— Я виноват…

— Я виноват…

***

Он брёл по земле Нигде, во времени Никогда, где луна сделана из сыра, а звёзды — из жёлтого марципана.

Но неожиданно для себя оказался на окраине Зонненранд.

С каким-то давящим безразличием Хаген смотрел, как языки пламени вырываются из окон ближайших домов. Искры сыпались веером, но жара не ощущалось: его тушил град, превратившийся в мерзкую, скобяную сечку. «Срань-дрянь» — сказал бы Мориц, марсианский боевой муравей. Собственно, так он и выразился, и впервые в жизни Хаген был с ним абсолютно согласен.

Ускориться… да, надо бы…

Автоматическим движением он поднял воротник, сгорбился и заковылял вдоль забора, отчаянно нуждающегося в покраске. Впрочем заметные на ржавчине белесые пятна могли быть плесенью или остатками кислоты. Из гнутых, перекосившихся труб торчала ржавая изоляция. Заводские улицы пустовали — варварский, убитый ландшафт, но во дворе стоял броневик, люк его был открыт и оттуда шаяли клубы белого дыма, как будто шофер внутри решил закурить.

— Они проиграли и эту войну.

Тень рядом с ним саркастически ухмыльнулась.

— «Они». Какая ты всё же мразина, дружок! Университетская косточка. Проиграли-то благодаря тебе.

— Нет, — возразил Хаген, не поворачиваясь. — Благодаря Пасифику и фрау Инерции. И если ты ещё раз назовёшь меня «дружок», то получишь в репу. Даже с учетом того, что я виноват.

Благодаря Пасифику… но так ли это? Так?