Дарья Беляева - Болтун [СИ]

Взгляд ее, прежде сосредоточенный, на секунду заблудился, утонул, будто она задумалась о чем-то, к чему почти не подбираются слова, а потом столкнулся с моим отражением, и я вздрогнул.

— Доброе утро, мой милый, — сказала она, и снова встав на цыпочки стянула с края зеркала соломенную шляпку с широкими полями, перехваченную ровно такого же небесного цвета лентой, как те, что были в ее косах.

— Ты ведь помнишь, что мы отправляемся сегодня?

Я задумался над этим и понял, что совершенно в этом не убежден. Октавия прошла ко мне, и я увидел, что она еще босая. Она не хотела будить меня.

— Две недели назад ты изъявил желание отправиться в путешествие, мы разобрались с делами, и вчера вечером я заказала машину, — терпеливо говорила она. Я протянул руку, коснулся ее губ, и на моем большом пальце остался перламутровый отпечаток.

Она не стала подробно останавливаться на делах, потому что я о них не забываю. Дело не в похвальной избирательности моей памяти, а в привычке записывать все то, от чего зависит жизнь моего государства.

— Что ж, — сказал я. — В таком случае, это потрясающий сюрприз.

Она засмеялась, и я поцеловал ее, почувствовав привкус ее помады, средний между двумя вкусами, узнаваемыми нами в детстве — карамели и косметического крема. Секундой позже в дверь постучались, сначала осторожно, затем требовательно. То ли это был один человек, быстро потерявший терпение, то ли двое полностью противоположных. В первом случае, своим утренним присутствием нас мог почтить Кассий, во втором — навестить наши дети. Пока дверь была закрыта, а голос гостя запертым внутри него, любая вероятность была свернута в бутон, готовый раскрыться.

Два вполне предсказуемых исхода были в одинаковом положении с тем, что принято называть совершенно невероятным. За дверью мог находиться мой бог, мой мертвый отец, посол из Армении, женщина с акульим лицом, жители глубокого леса и продавец зубов.

Если бы Октавия слышала мои мысли, без сомнения последние несколько вариантов показались бы ей странными, однако все, что мы можем помыслить, способно и существовать.

— Я думаю, нам действительно стоит задуматься о том, что референтный объект социальной безопасности Армении — идентичность. Язык и культура народа являются для небольшого государства вопросом безопасности. Мы сможем достичь большего успеха в переговорах об экономическом протекторате, если дадим им гарантии сохранения границ не только их государственности, но и культуры.

— Это интересная мысль, однако страх перед огромным и населенным Другими пространством имеет скорее психологически-сущностную, чем условно-политическую природу. Почему ты вспомнил об этом?

— Я подумал об Армении, — ответил я и почти тут же услышал голос Марциана.

— Мама, папа, это мы! Мы тут пришли, потому что надеялись, что вы не спите. То есть, мы это я и Атилия. Мы здесь. Привет!

Марциан был похож на меня до странного, пугающего ощущения, что я смотрю на себя юного, прошлого, прошедшего и в то же время не до конца исчезнувшего с этой земли. Но говорил он совершенно не так, как я, хотя наши голоса схожи. У него были иные интонации, он слегка картавил, противореча раскатистому «р», так явно звучащему в варварском акценте, которого у Марциана, впрочем, никогда не было.

— Проходите, — сказала Октавия. — Доброе утро. Я как раз велела подать нам завтрак в комнату.

Вслед за Марцианом вошла Атилия. Он — медленный, чуть пошатывающийся, а она — стремительная, точная в каждом движении. Мои дети, подумал я с удивлением, продолжение меня самого. Иногда мне было странно от мысли, что я сумел оказаться в этой точке своей жизни, где меня окружают существа, наполовину из меня состоящие, и любит женщина, которой я причинил боль.

Марциан — мое отражение, в Атилии смешались Октавия и я, и все же черты ее были схожи с моими в большей степени. Я вполне точно осознал, как выгляжу, только наблюдая за тем, как растут мои дети. Октавия подарила мне сына и дочь, теперь они выросли, и я мог снова посмотреть на себя молодого — в сыне и увидеть, как преломляются мои черты — в дочери.

Марциан сказал:

— Доброе утро еще раз, мама и папа. У нас получился спор.

Атилия добавила:

— Не думаю, что он разрешим с вашей помощью, но Марциан перестал меня слушать и направился сюда.

Я сел на кровати и сказал:

— Безусловно, я существую на этой земле ради этого. Сейчас я дам вам мудрый совет.

В этот момент принесли завтрак, поэтому мой мудрый совет прозвучал так:

— Всем советую абрикосовый джем.

Октавия чуть нахмурилась, потом засмеялась. Я намазывал маслом тост и размешивал сахар в кофе, она же расхаживала по комнате. Я знал, что в этот момент ей вдруг тяжело далась мысль о том, чтобы уехать и оставить их. У принцепсов не принято воспитывать своих детей, их передают для этого специально обученным людям и пожинают плоды. Но Октавия была совсем другой, она до ужаса, до боли боялась расставаться с Марцианом и Атилией, когда они были детьми. Даже короткая разлука вызывала у нее мучительные, животные спазмы души. И даже сейчас, когда наши дети совсем взрослые, самостоятельные люди, а Марциан и вовсе прожил три года отдельно, призрак того давнего волнения, мышиного страха перед расставанием со своим потомством, волновал ее.

Я украсил джемом и ее тост, тогда она перестала расхаживать по комнате, вернулась, словно бы я подманил ее сладким.

Марциан и Атилия устроились на нашей кровати, Атилия рядом со мной, Марциан рядом с Октавией.

— Дело в том, — сказала Атилия. — Что Марциан хочет, чтобы здесь жили его чокнутые друзья, пока вас не будет.

— Просто я соскучился, — сказал Марциан, он улыбнулся совершенно очаровательным и бессмысленным образом, словно бы во сне. Атилия ткнула его локтем в бок и сказала:

— Я думаю, что это все неправильно. Кто попало не может останавливаться здесь, как в мотеле.

— Они не кто попало, а мои друзья. И чокнутым можно назвать только Юстиниана. Офелла не чокнутая. Она даже античокнутая.

Октавия разбавила кофе сливками и задумчиво сказала:

— Если быть точным, один раз они спасли императора.

Я сказал:

— Но вообще-то мы не против, если ты позовешь и собственных друзей. Я уверен на девяносто процентов в их государственной безопасности. Если же я ошибаюсь, то, что же, каждый ошибается, некоторые от этого умирают.

— Папа!

— Да, Атилия?

Она злилась, и в то же время у нее были веселые глаза. А потом она подалась ко мне и крепко меня обняла. Я почувствовал, что у ее духов уже совсем женский аромат, а я привык к сладости, исходившей от нее после одиннадцатого дня рожденья, когда я подарил ей тот розовый флакон, ограненный, как драгоценный камень.