Дарья Беляева - Болтун [СИ]

Ведьмы считали себя защитницами отверженных, однако проявлялось это, по крайней мере в те времена, весьма странным образом. Несмотря на то, что людей, которые были нечестивцами по мнению их богини, они проклинали, сами ведьмы не так уж далеко ушли от тех, кого так сильно порицали.

В Галлии, в Нарбо-Марциусе, как ты знаешь, находилась их столица в то время. Множество ведьм было изгнано из Британии давным-давно, и хотя теперь они вернулись домой, Нарбо-Марциус по-прежнему считается их вторым по численности населения городом. У ведьм, как я понял со слов Дигны, было практически феодальное общество: с царицей и собственной аристократией. Классический расклад, двадцать процентов населения — восемьдесят процентов дохода. В нашей стране принцепсы не допускали никого к самоуправлению, воры что-то делали, но в основном нелегально, ведьмы из древних родов имели в Нарбо-Марциусе и предместьях фактическую власть.

Пусть не большую, но им было что терять. Поэтому они осудили Дигну. Поэтому они не пришли ко мне сразу. К концу своего рассказа Дигна упомянула, что ее происхождение оставляет желать лучшего, однако мать ее была горничной у одной знатной ведьмы, попала в немилость и была изгнана. Простые ведьмы за пределами Галлии мало как могли прокормить себя, на работу их не брали, поэтому большинству приходилось зарабатывать тем же способом, что и Дигне. Дигна давным-давно уехала из Нарбо-Марциуса, еще маленькой девочкой, и она не слишком хотела возвращаться туда. Знатные ведьмы вызывали у нее хорошо скрытую ненависть. И, конечно, я понимал, почему.

Дигна говорила, что они предательницы и коллаборационистки.

Но я знал, что она винит их в том, что не смогла жить на своей земле и зарабатывать честным трудом. Я понимал, что это личная история, и мне не хотелось оживлять ее в сознании Дигны.

Теперь у меня была охрана. Настоящая, моя Октавия, хотя тебя-то это наверняка мало удивляет. Я чувствовал себя подделкой, которую по чистой случайности приняли за подлинник. Я не мог иметь такой ценности, которую мне придавали. А ты прекрасно знаешь, сколь высоко я себя ценю.

Но я не мог значить все для стольких людей. Они боялись потерять меня, словно я был немыслимой драгоценностью. Это было приятно и во многом скомпенсировало мне недостаток родительской любви в детстве.

Что ж, я полагаю, любые события нашей жизни следует употреблять как топливо для решения детских проблем. Это всегда полезно. Итак, моя милая, мы ехали в Нарбо-Марциус на прекрасных, принцепских машинах, на ваших машинах. Мне было удивительно неловко, не потому, что я не любил краденного — меня никогда не искушала роскошь. Я не ее желал.

Ведьмы приняли мое прошение о визите, и я был уверен, что они, по крайней мере, выслушают меня. Я не знал, как иметь с ними дело. И не был уверен, что буду говорить с народом. Я должен был что-то предложить Совету Ведьм.

Личности там были, надо сказать, весьма значительные. И во многих из них текла ваша кровь, моя Октавия. Знатные ведьмы издревле считались фаворитками принцепсов и преторианцев. Иногда даже тайными советницами. Как знать, Октавия, быть может там есть и твои единокровные сестры. По крайней мере, Дигна говорила мне о том, что для многих ведьм добиться благосклонности самых знатных аристократов Империи было путевкой в большую политику. Они вели ее, никогда не покидая Нарбо-Марциуса. У красоты и коварства была своя цена. Быть может, они и влияли на судьбу Империи, однако собственной судьбой распоряжались лишь в незначительной степени.

Надо сказать, фенотипически это был самый разнообразный народ, который я встречал. И хотя, несмотря на все твои убеждения в обратном, связи между представителями разных народов были всегда, и от них рождались дети, нигде это не было стратегией выживания. У ведьм другого выхода, собственно, не было. Так что сейчас уже и не восстановишь, какие внешние черты были присущи им изначально. Пожалуй, рыжие женщины встречались среди них довольно часто, однако ни о каких других характерных чертах речи не шло. В Дигне, без сомнения, была (и есть, разумеется), щедрая доля принцепской крови. Кто-то отличался остротой наших черт, светлыми глазами, бледной кожей, кто-то имел характерные для народа воровства волнистые, русые волосы и веснушки. По Нарбо-Марициусу разгуливали девушки и женщины всех мастей, словно бы в древних столицах.

Нарбо-Марциус был городом небольшим и контрастным. Наряду с белыми, похожими на особняки, домами, где принцепским мужчинам, видимо, было сподручнее бывать, стояли бараки, в которых жили простые ведьмы. Самые знатные ведьмы были персонами одиозными, и я слышал о них кое-что даже прежде знакомства с Дигной.

Царица их, Кэйлин, женщина сказочной красоты (говорили, она может сравниться с твоей сестрой), выпускала собственную валюту с личной подписью и портретом, разъезжала в конном экипаже и устраивала роскошнейшие приемы. Ее тетя, Лиадэйн, славилась своей любовью к ядам. Если честно, я ее опасался. Дигна предупредила меня, что если мне и удастся избежать проклятий, то пить вина все равно не стоит.

В Нарбо-Марциусе была потрясающей красоты площадь: гипсовые статуи обнаженных женщин с полумесяцами в руках, фонтаны, увитые искусственными цветами. Город был скорее украшен для кого-то, чем являлся красивым. Он словно бы все время ждал гостей.

У Кэйлин был хоть и маленький, не больше самого крохотного из твоих домов на побережье, но все-таки дворец. Чем-то он напоминал наш дворец в Вечном Городе. Был этакой миниатюрой на тему. Говорили, только умоляю не злись, что этот дворец построил для ее матери твой дед. Она так просила вывезти ее в Вечный Город, но он потратил куда больше сил и денег, чтобы привезти ей кусочек в Нарбо-Марциус.

О, это была очень тонкая грань между подчинением и унижением, моя Октавия. Ведьмы понимали это и принимали это. Дигна говорила так: они считали, что любовь не всесильна, но на самом деле они не знали любви.

Кэйлин, роскошная, светловолосая девушка, в которой явно была и наша кровь, однако для нее это ничего не значило, встретила меня в роскошном (особенно для меня и по тем временам) холле. У нее были завитые волосы, убранные в высокую прическу и розовое платье с пышной юбкой. Вся она была сама легкомысленность. Руки ее были затянуты в белые перчатки, скрывающие когти. Из-за их длины рука казалась деформированной, наделенной слишком длинными, слишком тонкими пальцами. В этом намеке на уродство была своя красота и даже своя сексуальность. На шее у Кэйлин была атласная лента. Алая. И я оценил это. Во всем ее тонком, словно бы облачном облике это было единственное яркое пятно, оно не могло быть случайностью, недостатком вкуса, дурной деталью.