Дарья Беляева - Болтун [СИ]

Я поцеловал его в макушку, почувствовал, как его слезы пропитывают воротник моей рубашки. У него была странная, пугавшая меня больше прочих привычка — он плакал по необъяснимым для меня причинам, когда мы обнимали его. Может, просто глаза его увлажнялись от счастья, как у щенка.

В этот момент Хильде дернула меня за рукав.

— Пора.

Мы не могли услышать, как мама открывает дверь, поэтому Хильде всегда засекала время на своих розовых наручных часах с широким, резиновым ремешком.

— Мы любим тебя, Младший, — сказала она. — Но нам пора.

Мы взбежали по лестнице вверх под аккомпанемент его звериного воя, закрыли за собой дверь и прижались к ней, тяжело дыша.

— Сегодня, — сказал я.

— Сегодня, — повторила Хильде. В тот момент мы чувствовали себя очень взрослыми, очень усталыми мужчиной и женщиной. Вой Младшего, приглушенный полом и дверью, был маме привычен. Он часто вопил и без причины, от страшной тоски.

Мы вернулись к себе, бросили рюкзаки и открыли шкаф. Комната у нас была небольшая, но уютная. Никогда нам не хотелось разъехаться по своим углам, хотя мама уже подготовила для Хильде комнату, куда она должна была переехать на будущий год. Наша комната была разделена надвое. Моя половина располагала киноплакатами, расклеенными по стенам, коробками из-под леденцов, где я прятал жуков и монетки, которые мы укладывали на рельсы, увеличительными стеклами, которыми я поджигал муравейники. Такими мальчишескими мелочами, которые я давным-давно потерял, но часть меня их все еще любит.

Часть Хильде была украшена ее рисунками с миловидными певицами, на тумбочке у нее стоял розовый ночник, всюду валялись начатые гигиенические помады с разными запахами. У меня царил порядок, все было уложено в коробки и классифицировано, Хильде же предпочитала хаос. У нас, в отличии от тебя и Санктины, был очень строгий контроль за собственностью, мы часто ругались из-за тетрадных листов, которые я выдирал из ее дневника, из-за моих коробочек, которые она забирала для своего бисера. Словом, наша комната была территорией войны, однако мы слишком любили поболтать перед сном, чтобы приближать момент расставания.

Шкаф у нас был общий и большой. Иногда, когда мир вокруг становился слишком уж нестабильным, дрожаще искренним, я забирался в шкаф и ждал, пока не станет легче в темноте, прохладе и тишине.

В самом дальнем углу шкафа, где я обычно и сидел, висели наши с Хильде костюмы для Ночи Пряток, сшитые мамой. Те, что мы должны были надеть в этом году мама уже положила нам на кровати, но те, что остались с прошлых лет покоились глубоко в утробе шкафа. Я вытащил их на свет, Хильде сказала:

— Хочу одеться в призраков!

Голос у нее стал требовательным, а мимика совсем другой, и я понял, что сейчас она в том же моменте, только четыре года назад. В ту Ночь Пряток не было у нас никакого Младшего и ни о чем не нужно было думать. Я разложил костюмы по размеру и задумчиво посмотрел на них.

— Может просто замотать его бинтами? — спросил я. — Вроде он кеметская мумия.

Но Хильде сказала:

— Ты не хочешь быть со мной призраком!

И кулаком ударила по подушке.

— Хорошо, идея плохая!

— Пожалуюсь на тебя маме!

— О, пожалуйста, не надо!

— Ты просто болтун! Ты же мне обещал!

Я вздохнул. Разговаривать с Хильде в этот момент было бесполезно, ведь другой я отвечал ей, и слушала она его. Наверное, мы ругались, потому что она заплакала. Я сел рядом с ней и поцеловал ее в макушку, но она больно треснула меня по коленке. Видимо, четыре года назад я не был таким великодушным.

Некоторое время я прикидывал, какой из костюмчиков Хильде подошел бы Младшему. Он был намного ниже меня, поэтому свои я вернул во тьму, откуда они вышли. Наконец, я понял:

— Точно! Хильде, ты гений! Окровавленная невеста! Призрак! Вот кем будет Младший!

Хильде постучала пальцем по виску, потом сказала:

— Ты чего? Это ж для девчонок.

— Просто моя одежда будет ему длинной. И он должен быть в костюме, чтобы не выделяться. И вообще какая разница, это только на одну ночь?

— Это полный позор.

— Сама ты полный позор, — сказал я, положив платье и вуаль под подушку, затем принялся складывать остальные костюмы в шкаф, чтобы показать твердость своего решения. Мама поднялась к нам, вошла, постучавшись, когда я уже закрыл дверь шкафа, сердце мое трепыхнулось в груди, как рыбка, которую подсекли.

Она поцеловала нас обоих в щеки, сказала:

— Малыши, вам пора переодеваться. Скоро наступит время сладостей!

— Я не малыш, — сказал я, старательно стирая след ее поцелуя, хотя где-то глубоко внутри мне было очень приятно.

Ночью Пряток дети проводили, выпрашивая сладости. Считалось, что взрослые должны выдать нам сладостей за напугавшие их костюмы, в качестве благодарности за тренировку перед встречей с настоящим ужасом.

И хотя никого наши костюмы из подручных средств не пугали, вежливость и жалость заставляла взрослых опускать конфеты в наши мешки. А, может, им просто нравилось нас радовать. Я считал себя уже слишком взрослым для подобных развлечений, но в то же время жадность толкала меня позориться и дальше — некоторые клали не только сладости, но и маленькие подарочки: брелки с летучими мышами и яблоками, символом Ночи Пряток, ластики в форме призраков, шариковые ручки со встроенными фонариками, блокнотики, обтянутые резиновой паутиной и тому подобные приятные мелочи, которыми пестрили лавки магазинов. Эти детские вещички покупали только взрослые, а мы все ждали, что нам попадется в этом году. Поэтому выпрашивать сладости, несмотря на мое растущее осознание собственной мужественности, я не переставал.

Мама сшила для меня костюм соломенного пугала, а Хильде была моей вороной. У нас обоих были маски, для нашего дела это, безусловно, являлось плюсом, но я охотно поменялся бы с Хильде образами. Когда мы встали перед зеркалом, я сказал:

— Только ради ластиков с призраками.

— Ты продал за них свою гордость, — сказала Хильде.

— Они светятся в темноте.

Некоторое время мы молча смотрели в зеркало. На мне был джинсовый комбинезон и клетчатая рубашка, и соломенная шляпа, вроде твоей, Октавия, только куда менее эстетичная и без красивой ленты. Соломенные пучки торчали из рукавов и штанин, кроме того они кололись.

Я выглядел идиотом. У Хильде были очаровательные крылья, маска с пластиковым клювом и черный костюм с нашитыми на штаны и водолазку настоящими перьями.

— Ладно, — сказал я. — Ты выглядишь немногим лучше.

— Это неправда!

— Правда!

— Неправда!

— Правда!

— Дети! — сказала мама. — Вы опоздаете!

Когда мы спустились, мама вручила нам по холщовому мешочку.

— Удачного сбора! — сказала мама. Об августовских конфетах говорили так же, как о яблоках, словно это был урожай. Я сказал: