Дарья Беляева - Болтун [СИ]

Хотя не было никого безобиднее Младшего. Мы приносили ему сладости, разговаривали с ним, пытались учить обращаться с вещами, но на все было слишком мало времени.

В тот день, когда мне пришла в голову идея наконец показавшаяся мне достойной, мы с Хильде ушли из школы чуть пораньше, чтобы сделать подарок Младшему.

Был август, и запахом яблок пропитался весь мир. Младший любил яблоки, и мы залезли в соседский сад, чтобы насобирать их. Все были на работе, только запертый дома песик смотрел на нас, уперев лапы в окно.

— Кого-то будут ругать, — сказала Хильде. — Ему же нельзя на диван.

— Откуда мы столько знаем о наших соседях?

— Наверное, много у них воруем, — ответила она. Я любил наблюдать за тем, как растет Хильде. У нее было свое, особенное, чувство юмора, непохожая на мою манера мыслить, новые увлечения. Я жалел, что Младший никогда не меняется.

Мы собирали краснобокие яблоки, вытирали их об одежду и складывали в мой школьный рюкзак, к учебникам. Хотя мама кормила Младшего так же, как нас, он мог есть очень много, и я не знал, с чем это связано. Наверное и вправду голод любовный и физический сливаются, достигая некоторой критической точки, в которой ничто уже неразличимо.

Я как раз вглядывался в яблоко с белым солнечным бликом на рубиновой шкурке, проверяя его на пригодность в пищу, когда понял, как все просто.

Мы могли сделать это три года назад. Сегодня была Ночь Пряток. Мы, надевая костюмы, прятались от своего бога, а он смотрел на нас. Чем более жуткий костюм, тем больше шансов, что бог не станет присматриваться, не заметит, кто в нем.

А того, кого не заметит бог, он наградит за победу в этом нехитром развлечении. Но чтобы все не было слишком просто, вместе с монстрами переодетыми, расхаживали в этот день монстры настоящие. Задача состояла в том, чтобы поиграть с богом. Испугавшийся, показавший себя криком, который дойдет до неба, проигрывал. Или умирал — было много таких историй, распространенных среди детей, поэтому не претендующих на абсолютную истину.

Мы слушали их с упоением и радостью, и Ночь Пряток была нашим любимым праздником.

Так вот, мама должна была уйти на вечеринку с подругами, а мы, особенно если возьмем с собой друзей, будем переодеты в костюмы, нас никто не узнает. Мы просто оставим Младшего у компаунда, и его заберут.

Хотя, конечно, эта идея пришла ко мне позже полезного — Младший знал наши с Хильде имена. И хотя он произносил их неразборчиво, эти имена были ниточками к нашей семье.

И все же я был уверен, что мы сможем объяснить ему все.

— Ты знаешь, — сказал я. — У меня здесь появилась такая идея! Такая идея! Просто невероятная идея!

— Мама будет очень тобой гордиться, — сказала Хильде и почесала нос. Несмотря на то, что я ее вовсе не впечатлил, вдохновение меня не покидало. Мы собрали яблоки, и я подсадил Хильде, чтобы она перелезла через забор.

Прежде, чем покинуть соседский двор, я помахал песику, все еще наблюдавшему за нами. Наверное, ничего интереснее наших визитов у него днем не происходило, так что он всегда был нам рад.

Когда мы пришли домой, мамы еще не было. Мы помыли яблоки и спустились в подвал.

— Младший! — сказал я. — У нас для тебя гостиницы.

Мы с Хильде вывалили перед ним яблоки. Он с пару секунд посмотрел на них, взял одно, понюхал, потряс его над ухом, словно бы это было шоколадное яйцо с игрушкой внутри, а затем вгрызся в него с жадностью, со звериной быстротой. Хильде протянула руку и погладила Младшего по голове. Он схватил ее за запястье, ладонью прижал к себе ближе.

Я сказал:

— Послушай, Младший, сегодня мы вытащим тебя отсюда.

Он поднял на меня глаза, светлые, мамины. Я подумал, надо же, мы ведь немного похожи. Я не понимал, какие чувства это у меня вызвало. Наверное, мне стало страшно, что в таком же состоянии мог бы быть и я. Эмпатия основана на эгоизме, моя Октавия, на умении вообразить себя кем-то.

Младший продолжал грызть яблоко. Он съел его вместе с огрызком и тонкой, горькой веточкой из него торчащей, принялся за следующее, продолжая смотреть на меня. Его неподвижные глаза в сочетании с постоянным движением рук и челюстей, пугали меня. Он внимательно слушал, но я не знал, понимает ли он меня.

— Сегодня мы отведем тебя туда, откуда тебя заберут люди. Они дадут тебе хорошее место. Теплый дом. Еду. Много еды.

Я прикоснулся пальцами ко рту. Иногда мне казалось, что жесты Младший понимает лучше, чем речь. Иногда казалось, что он не понимает ничего.

— Только ты должен пообещать, — сказал я. — Что ты не произнесешь наших имен. Никогда.

— Бертхольд, — сказал он. Я нахмурился, покачал головой. Тогда Младший сказал:

— Хильде.

— Все, — сказала Хильде. — Это конец.

Я встал и принялся расхаживать по подвалу, пинал дорогие вещички, которыми мама окружила Младшего. Здесь всегда было чисто — мама старательно убиралась, но хуже места я не знал. Неуютнее, беспорядочнее, страшнее — Младший был просто одной из забытых вещей, валявшихся здесь.

— В сущности, — сказал я, гордясь подцепленным недавно от учительницы математики выражением. — Принцепсы могут и не различить наших имен. Кроме того, может они подумают, что Хильде — мать.

— Загребут тетю Хильде из магазина.

— Это тоже не слишком хорошо, но она старая, и ее быстро отпустят. В общем, я думаю, что это не так страшно. В конце концов, он зовет нас, когда видит. Если он больше никогда не увидит нас, то может никогда и не позовет.

— А если от страха? — спросила Хильде. — Или если будет по нам скучать?

Я даже разозлился на нее.

— Ты можешь подумать о чем-нибудь хорошем? — спросил я. Она пожала плечами, наблюдая, как исчезают сладкие августовские яблоки. Странно, но Младший все равно был тощим, как щепка, словно все силы его организма, вся взятая из окружающего мира энергия, все уходило на то, чтобы поддерживать жизнь в его теле и сохранять остатки животной веры в то, что мы его не покинем.

Но именно это мы и собирались сделать. Я знал, что мы поступаем правильно, и у меня не было вины перед Младшим. Разве что за то, что я не догадался обо всем раньше.

— Сегодня мы пойдем наружу. Посмотреть на улицу. Улица. Помнишь?

Я ткнул пальцем вверх.

— Там. За лестницей. Ты же хочешь узнать, что за лестницей?

Младший снова посмотреть на меня, облизнул губы, а потом заплакал. Я обнял его, сказал:

— Нет-нет, бояться ничего не надо. Мы будем с тобой, а потом с тобой будут другие люди, которые тоже будут тебя любить.

— Люди, — сказал он. И я испытал невероятную гордость, потому что он повторил за мной новое слово. Да только не знал он, кто такие люди. Он видел только нас и маму, он ничего не знал про дом, про улицу, про лес, про страну, про человечество.