Дарья Беляева - Болтун [СИ]

Теперь кому-то приходилось делать это за нее.

Дом был неухоженный, мрачный, как и его обладательница. Уродливые останки клумб, которые при предыдущих владельцах процветали, чередовались с заржавевшими садовыми зайками, которых у Гудрун не хватало желания выбросить.

В отличии от дома Адельхейд и Манфреда, жилище Гудрун не производило впечатления свалки, потому что оно не производило никакого вовсе — это был дом, единственным свойством которого было безразличие к нему хозяев. Он был как нелюбимый ребенок — грустный и с большим потенциалом к саморазрушению. Октавия, я видел, поджала губы — такие места вызывали у нее брезгливость. Я же знал, что Гудрун просто не мыслила категориями уюта. Мир в целом, в любом его уголке, представлял для нее такое же неприветливое место, каким мне казался ее дом, и даже во дворце она чувствовала бы себя так, как Октавия в ее холодном, запущенном дворе.

Таков был подход к жизни, оставалось смириться и радоваться тому, что мир еще способен Гудрун удержать.

Мы вошли в темный коридор. Здесь пахло нафталиновой начинающейся старостью, табаком и горьким кофе. Домик был маленький, одноэтажный и на три комнаты. Одну из них Гудрун приспособила под вещи, которые ей лень выбрасывать, и я предвкушал ругательства, которыми скрашу сегодня муторный процесс освобождения этой комнаты для того, чтобы мы смогли туда хотя бы войти.

Гюнтер сидел на кухне, и когда Гудрун включила там свет, он зажал руками уши, словно ему стало громко от щелчка, а не ярко от вспышки. Затем он увидел меня, некоторое время смотрел, склоняя голову то влево, то вправо, как будто решил размять шею.

Затем Гюнтер встал, подошел ко мне и обнял меня. Сейчас он казался очень спокойным. Это был стареющий мужчина с очень интеллигентным лицом. И хотя в движениях его было нечто беспорядочное, выдававшее его проблемы, глаза его неизменно сохраняли благородный, ясный вид.

Я не думал, что Гудрун и Гюнтер были парой. Гудрун вышла за него замуж после смерти его родителей, пару лет назад, потому что это был наилучший способ присмотреть за ним и юридически стать его опекуном. Но вместе им было хорошо, по крайней мере Гудрун так говорила. Нет ничего лучше, чем исполнить мечту сорокалетней давности и жить вместе с лучшим другим, утверждала она.

Гюнтер тоже выглядел спокойным и довольным жизнью. Несмотря на то, что дом был неуютным, пропитанным какой-то вещественной, ощутимой даже в воздухе тоской, для Гюнтера и Гудрун, одинаково безразличных к физическим проявлениям мира, место это было как нельзя более подходящим.

— Привет, Гюнтер! — сказал я. — Так рад тебя видеть! У нас был невероятно интересный день, ты не поверишь!

— Поверит.

— Не поверит!

— Я лучше его знаю.

Я засмеялся, Гудрун вздернула уголок губ в подобии улыбки, а Гюнтер некоторое время рассматривал Октавию.

— Здравствуй, — сказала она. — Очень приятно с тобой познакомиться.

Я видел, что ей было неловко говорить с Гюнтером, не вполне понимая, зачем это нужно. Но говорить с Гюнтером было просто необходимо — потому что он все осознавал и ценил внимание.

— Это Октавия, моя жена. Гудрун показывала тебе ее фотографии? У нас двое детей, их фотографии я тоже присылал.

Гюнтер подошел к окну и принялся смотреть на клочок темного неба с пятном луны посередине.

— Я сделаю кофе. Попьем его в моей комнате, — сказала Гудрун. Она погладила Гюнтера по голове, проходя мимо, и взяла с одной из ощерившихся занозами полок банку с растворимым кофе.

— Помочь вам? — спросила Октавия. — Я могу…

— Не надо, — быстро сказала Гудрун, но поймав мой взгляд неохотно кивнула в сторону холодильника.

— Сделай лепешки с ветчиной и сыром, если хочешь.

Октавия была рада возможности себя занять, Гюнтер был увлечен просмотром луны за окном, Гудрун ругала электрический чайник, самой функциональной частью которого осталась подсветка. Все были при своем, особом деле, а я стоял у стола и вдруг посмотрел на себя со стороны.

Вот он я, в стране моего детства, в кругу старых друзей, с любимой женщиной, которой здесь не рады, посреди какой-то странной истории. Довольно много лет я прожил на земле, и надо же, она все еще способна была предоставить мне и радость, и грусть, и нечто крайне интересное.

Сыр Октавия нарезала неровно, а ветчина на лепешках была лоскутами, однако Гудрун ничего не сказала. Мы переместились в ее комнату. Здесь, помимо кровати, тумбочки и шкафа, был еще старый клетчатый диван с чайным столиком, закрывавший проход к окну. То ли он был здесь, потому что Гудрун не хотелось как-то разбираться с этой проблемой, то ли его существование даже имело смысл. В любом случае, протиснуться к нему было проблемой, однако устроиться можно было с большим комфортом. Мы с Октавией сели прямо у окна, а Гудрун и Гюнтер ближе к кровати. Некоторое время мы пили растворимый кофе и смотрели в стену, словно бы приняли правила игры Гюнтера, затем Гудрун сказала:

— Я знаю, чего ты хочешь.

— Блокада молчанием будет продолжаться, пока ты не сдашь укрепления.

— Отступаю. Передай лепешку.

Я взял Октавию за руку, она сжала мою ладонь, нежно и в то же время сильно. Мне хотелось целовать ее и перебирать ее волосы, но она не любила, когда на людях я проявлял к ней нечто, по ее мнению, неприличное.

Гудрун некоторое время молчала, затем протиснулась мимо столика, подняв бурю в чашках с кофе, подошла к окну и закурила. Свет от лампы не отпугивал ночь, зато привлек мотылька. Он бился теперь в старом абажуре, казался больше, чем он есть, затем катастрофически уменьшался в размерах. Пульсирующее чудовище, подумал я.

— Видимо, это не первый случай. Было еще четыре пропажи за последние полгода — ребенок и четверо взрослых. В общем-то, не так уж много для наших краев. Но тел так и не нашли.

— У тебя есть основания думать, что это связано с Манфредом?

— Есть. Дни пропажи. Пропажи происходили с восьмого по четырнадцатое число. В принципе, разброс есть, однако для случайности довольно точно, правда?

— Правда. Неправда. Не знаю, я ведь не детектив.

Но вообще-то я был уверен в том, что все эти преступления связаны. Вовсе не потому, что нумерология от Гудрун меня как-то особенно убедила. Я просил своего бога направить меня, и он направил. Пусть и несколько не туда, куда я хотел, но точно туда, куда мне было нужно. Значит, мне необходимо было разобраться с этим делом и помочь нашему городку.

— Я еще не знаю, имеет ли смысл составить из этих исчезновений цепочку, но, по крайней мере, в отличии от идиотов, которые там работают, вернее уже не работают, я буду думать в эту сторону.

— Моя безупречная интуиция с тобой полностью согласна.

— А ты все такой же самодовольный, Бертхольд.