Дарья Беляева - Жадина [СИ]

— Я был хорош, правда? — говорит Юстиниан. — Я был хорош просто до неприличия. Кстати, нужно будет и вправду сделать фотографии, которые я хочу повесить на биеннале, но тайно. Если уж мы окажемся в столице скорби и крови, на древнем, святом Востоке, лучше сделать там что-нибудь запоминающееся.

— После того, как мы решим нашу проблему.

— Я думал, что наша проблема в неспособности порождать новые формы культуры, потому как логоцентричное искусство изжило себя.

— Ты ошибался, — говорит Офелла.

Нам приносят чай и кофе в белых чашечках, одноразовых, но таких красивых, что сразу и не скажешь. Я пью свой кофе с сухими сливками и сахаром, и мне хорошо смотреть в иллюминатор. Подношу чашку к носу Нисы, и она вдыхает запах. Офелла ожесточенно сдавливает лимон в чашке, и чай все светлеет, а Офелла, наоборот, мрачнеет.

— Что такое? — спрашиваю я.

— А если Ниса не сможет заплакать во второй раз? Как мы тогда пройдем паспортный контроль? Мы задумались об этом?

Я пью кофе и пожимаю плечами.

— Мы будем ждать, когда она сможет.

— И прятаться в аэропорту? Чудесная идея, Марциан.

— По-моему, чудесная. Хотя еще мы, конечно, можем позвонить ее родителям оттуда.

Я, в отличии от Офеллы, рад. Первую сложность мы преодолели. Мы в Парфии. Наверняка, мы уже пролетаем над ней. Я пью кофе и смотрю в иллюминатор. Наверное, думаю я, мы еще не слишком близко. Огоньки разрозненные и далекие. Когда ночью летишь над Империей, она превращается в море огней. Дороги кажутся драгоценными ожерельями, а города россыпью бриллиантов.

В Парфии словно кто-то зажег несколько свечей, не разгоняющих темноты. Но я уверен, что столица окажется потрясающе красивой.

— Я понимаю, что ты волнуешься, Ниса, — говорит Офелла. — Но я не сомневаюсь, что все будет в порядке.

— Ты только что говорила совсем другое.

— Помолчи, Юстиниан.

— Все в порядке, — отвечает Ниса. — Я просто стараюсь думать о грустном.

У нее явно получается. Я целую ее в макушку, когда стюардесса по имени Присцилла забирает у нас чашки. Юстиниан снова подмигивает ей с самым обаятельным видом, затем провожает ее азартным взглядом.

— Надеюсь обратно мы полетим тем же рейсом, — говорит он. — Я не такой человек, который даст поцелуй на первом свидании. Придется ждать второго.

Объявляют посадку, но огней не становится больше. Самолет парит, вскидывая то одно, то другое крыло, а я чувствую как приятно скачет что-то в животе и в груди. Мягкий звон, предшествующий смене ведущего крыла, кажется мне музыкой. Я понимаю, как рад путешествию.

И как многого мы достигли — мы покинули дом. Я над страной, которую никогда и не мечтал увидеть. Не могу сказать, прекрасна ли она, потому что еще далека. Но я уже представляю ее пески.

Я вижу мятное, протяженное свечение аэропорта. Тонкие линии фиксируют для меня его силуэт. Но вокруг почти ничего нет, лишь огни взлетной полосы. Наш самолет приземляется, и я слышу аплодисменты, и сам хлопаю. Это хорошая традиция радоваться тому, что самолет прилетел. В детстве, после моего первого полета, я долго не понимал, почему нельзя хлопать водителю за то, что машина доехала до места назначения без эксцессов.

Я и сейчас не понимаю, ведь автоаварий намного больше, чем авикатастроф. Но водители смущаются, поэтому я так не делаю.

Я сую червя в свою книгу и крепко ее сжимаю, надеясь, что это создание не чувствует боли. Мы вслед за легальными пассажирами входим в хорошо освещенный зал аэропорта. Он не особенно отличается от того, из которого мы улетели, разве что магазинов намного меньше, а вывески термополиумов кажутся менее цветастыми.

Похоже на обанкротившийся имперский аэропорт, в общем. Люди пока тоже не слишком отличаются, потому что другие пассажиры нашего самолета, в основном, принцепсы, ведущие в Парфии дела.

Одно только удивительно и невероятно вдохновляюще — барханы песка, покрытые темнотой и выделяющиеся на фоне сиреневого от проходящей ночи неба. Они далеко за взлетной полосой, красивые и высокие, эти барханы. Песочное море, думаю я.

Юстиниан тянет меня за воротник.

— Пошли, посмотришь на них по дороге. Давай-ка поедим.

Люди проходят паспортный контроль, выстраиваются в очередь, а мы шокируем официантов, сев за столик в единственном термополиуме на этой стороне аэропорта. Наверное, давно они не видели таких голодных людей.

Все официанты в черном, но отчего-то это не кажется мне мрачным, хотя на моей земле черный — цвет траура. Здесь черный цвет земли. Интересно, думаю я, все они народа Нисы? Ни одного желтоглазого нет, но ведь и Ниса не всегда такой была.

В меню ни слова на латыни. Какая-то хитрая вязь, похожая на орнамент, которая на мой вкус вообще не может быть словами, течет по листу меню, как какой-то ручей.

— Что это? — спрашиваю я и тыкаю пальцем в строчку.

— Ты не поверишь, — говорит Ниса. — Это манная крупа, скатанная из более мелкой манной крупы и покрытая манной крупой. С овощами.

— Я выбрал, — говорит Юстиниан. Ниса не смотрит на него.

— Закажи мне стакан молока и лепешку с медом или что-то вроде того, — быстро говорю я. Офелла спрашивает:

— Здесь есть фрукты?

— Уваренные с сахаром подойдут?

Ниса делает заказ, и я удивляюсь, как идет ей язык, которого я прежде не слышал. То есть слышал, но она на нем, в основном, ругалась. Теперь Ниса говорит мягкие, текучие, как парфянская письменность, слова. Мне кажется, у нее даже язык шевелится иначе, чем когда она говорит на латыни.

Впрочем, это-то очевидно, слова ведь совсем другие.

Мы едим, пробуем пищу друг у друга (манка, сделанная из манки и посыпанная манкой, оказывается вполне хороша), а Ниса сидит и делает из салфетки симпатичного журавлика. Вот только тут на нее смотрят с пониманием. Никто не удивляется ее странному поведению. То есть, здесь оно вообще не странное. Ответ здесь находят в цвете ее глаз и неумеренной бледности.

Юстиниан отставляет тарелку последним, он всегда ест медленно, запоминая и анализируя вкусы.

— Так что, попробуем? Только для этого лучше бы куда-нибудь отойти.

Ниса расплачивается по счету, а я думаю, что нужно бы зайти в обменник и стать полноценным членом общества (потому что Атилия говорит, что деньги делают тебя полноценным членом общества).

Мы садимся на железную скамейку подальше от термополиума. Очередь исчезла, а мы ушли, сытые, оттого мы теперь подозрительные лица.

— Что, еще раз? — спрашивает Юстиниан.

— Нет, — говорит Ниса. — Нет, спасибо. Я сама.

Она зажмуривается, сосредотачивается, но ничего не получается. Я беру ее за руку, сжимаю ее пальцы.

— Наверное, от этого только лучше, — говорит Офелла. — То есть, в нашем случае хуже.

— Не мешай ей, — говорит Юстиниан.