Дарья Беляева - Жадина [СИ]

— И я непременно все объясню тебе, Ниса, — говорит Санктина. Она разворачивается, и не дожидаясь нас направляется в зал. Турникеты паспортного контроля оказываются открытыми для нее и для нас. Я начинаю привыкать к тому, что перед нами не существует границ, настолько мы важные гости.

Люди провожают нас взглядами, но Санктина словно не обращает на это внимания. Она достает из кармана портсигар, золотой, инкрустированный сапфирами, с щелчком открывает его и достает толстую сигарету, не согласующуюся с ее образом. Она закуривает, когда мы проходим мимо зачеркнутой красным крестиком сигареты. Санктина явно получает удовольствие от того, что ей позволено все или почти все.

Она протягивает портсигар Офелле, но та отказывается, явно раздраженная тем, что Санктина знает о ее привычках. Санктина затягивается глубоко, так что вдох ее пожирает сигарету на треть. Она явно не ощущает вкуса, но, может быть, ей нравится тепло в горле, хотя и это сомнительно. Ощущение от этой ничего не значащей привычки неприятные. Полые, пустые шкурки из-под человеческого. Я думаю, что мама пришла бы в ужас, если бы увидела ее.

Пугающая и прекрасная женщина, в которую Санктина превратилась, все еще мертва. Чуда не случилось, мама и вправду потеряла Санктину. От этого мне становится грустно, но я вспоминаю, что еще хуже Нисе. Когда я беру Нису за руку, ладонь ее остается безвольной. Она идет, понурив голову, а воздух смывает в ее сторону сигаретный дым.

— Ты знала? — спрашивает Ниса хрипло. Санктина говорит:

— Мы поговорим позже. Хорошо?

Она задает вопрос легким, незаинтересованным тоном, словно ответ Нисы заранее известен, и они обе играют в пьесе, которую разучили давным-давно. А моя мама любила и любит Санктину, сердце ее переполнено скорбью оттого, что маме хочется, чтобы сестра ее, как прежде, жила. Она была со мной, говорила мама, а теперь заточена в холодный камень.

Аэропорт просторный и белый, но в отличии от того, который мы покинули, здесь очень мало цвета. Смешные вывески, от которых болит голова, яркие журналы, цветная одежда встречаются настолько редко, что смотрятся совершенно иначе, чем дома.

Зал кажется еще больше оттого, что не заполнен так нравящимися путешественникам магазинами и термополиумами. От этого же он кажется и более одиноким.

Люди здесь рассеянны, они не стоят у стоек, не сидят за столиками, большинство термополиумов (а их тут мало) пустуют. За окном светлеет небо, оно становится из фиолетового розоватым, и скоро встанет солнце, питающееся смертью. Я рад, что не увижу, как люди вокруг превращаются в спешащих по своим делам мертвецов.

За большими окнами я вижу шоссе, по которому едут в город машины. Между барханами песка дорога извивается вдаль, как потерянная ребенком ленточка. Ее прибивает к земле далекий силуэт города, тяжелый и приземистый, совсем не похожий на имперскую столицу. Мне интересно увидеть его изнутри, и я думаю, что это здорово наблюдать, как непохожи наши города, как мы непохожи. Здорово, что мир огромный и разный.

Но я не могу насладиться им в полной мере, потому что мне обидно за Нису.

Мы вступаем на эскалатор, и он медленно везет нас в глубину. Санктина пальцами тушит сигарету и отправляет ее вниз, ровно в урну.

Я ожидаю увидеть метро, но пространство под землей оказывается не станцией. Я попадаю в место широкое, словно подземная улица. Искусственное освещение непривычно яркое, готовое превзойти солнце. Люди, которые прячутся от него, и тоскуют по нему невероятно. Под потолком висит огромный, светящийся желтым шар, из-за его огранки кажется, словно он испускает на землю лучи, как настоящее солнце.

— Какая красота, — говорит Офелла, а моим глазам больно.

У меня в руке все еще книжка, в которой зажат червь, но теперь его отростки начинают вылезать, и я заталкиваю их обратно. Санктина вдруг оборачивается, словно почуяв что-то, и мы едва не сталкиваемся с ней. Я выше нее, но отчего-то мне кажется, что я ребенок, а она — пугающая взрослая.

Ее рука с обманывающей зрение быстротой вырывает червя из моей книжки.

— Твоя закладка? — спрашивает она.

— Это вылезло из моего глаза, — говорит Ниса.

Санктина улыбается, свободной рукой берет Нису за подбородок, потом ее пальцы в бархатных перчатках скользят вверх, гладят уголок ее глаза, будто стирают невидимые слезы.

— Это было больно? — спрашивает она. Ниса качает головой. Юстиниан склоняется ко мне и шепчет:

— Стерва, правда?

Я хочу сказать ему, чтобы не называл так мою тетю, но отчего-то не получается. Я испытываю к ней нечто очень сложное, наверное, в жизни не испытывал ничего тяжелее. Она — значимый для мамы человек, может даже самый значимый, а значит она связана и со мной. И в то же время она просто оглушительно неприятная, кажется даже старается такой быть.

Санктина швыряет червя на асфальт, и он мгновенно вползает в крохотную трещинку, словно для него нет таких условностей как пространство и размерность. Он быстрый и способный вытянуться в узкую нить.

— Что ты делаешь, мама?!

— Это просто мусор, милая. Он совершенно неважен.

— А мне кажется, что важен, — говорит Офелла, но Санктина только улыбается ей, да так, что Офелла замолкает, а потом краснеет от злости, ведь сдалась человеку, который презирал весь ее народ.

Мама говорила, что она и Санктина были такими. Что вправду считали другие народы забавными и игрушечными, ненастоящими людьми. Я не могу представить такого о маме, но она открыто признается в том, что заблуждалась.

Санктина же выглядит так, словно для нее в мире не существует никого, ни дочери, ни мужа, ни собственного народа. Никого, кроме нее самой. Это привлекательно, и в то же время неприятно. Можно смотреть на ядовитые цветы с удовольствием и иногда даже хочется их коснуться, но внутри тебя никогда не умирает уверенность в их смертоносности.

Подземная улица широкая и просторная. Она не слишком-то отличается от тех, что я привык видеть. У остановки замирает, впуская внутрь пассажиров, автобус, водители маршрутных такси зазывают в неправильно припаркованные машины, люди спешат и скрываются в транспорте, говорят на звучащем по-иному языке, но, наверное, похожие вещи.

— Мы со всем разберемся, милая. Но вовсе не обязательно было приводить с собой друзей.

— По крайней мере, одного друга я забыть не могла, — говорит Ниса, но она все равно словно тень себя прежней, нагловатой и обаятельной.

Мы садимся в машину Санктины, черную и блестящую, какой и полагается управлять женщине вроде нее. Санктина и ее автомобиль удивительным образом схожи, роскошны и неудобны одновременно.

Я понимаю, отчего еще мне так странно, кроме как от удивления тому, что под землей жизнь такая же насыщенная, как и над ней. Мы вышли из завершающейся ночи в яркий, искусственный день. Свет здесь обжигает глаза, словно в полдень.