Дарья Беляева - Воображала [СИ]

И все же, когда я пыталась уложить все в голове, звучало, словно бред сумасшедшей. Сестра не видела родителей две недели перед роковым днем, она подчеркнуто не интересовалась ничем, кроме удовольствий и никогда не говорила даже мне, что хочет поскорее стать императрицей. А ее нынешнюю активность легко можно было принять за ответственность.

Если бы не случайность, я так и не узнала бы правды, со временем забыла бы свои подозрения, и так, наверное, для всех было бы лучше.

Одной из ночей, красоту которых я на некоторое время перестала ощущать, я шла в храм, чтобы поговорить с моим богом. Только с ним я могла теперь говорить открыто, сестру я избегала, сама не понимая, что делаю это.

Я шла в храм, чтобы попросить прощения у родителей за все, что я делала не так. Я знала, что бог передаст им мои слова, утешит их в минуту смертной тоски.

Смертной. Тоски. Я утерла слезы и услышала голос сестры. Он был тихим, слова не разобрать, но я поняла, что она тоже плачет.

Как можно тише я подошла ближе, будто маленькая девочка скрываясь за деревьями. Теперь я могла различить слова, пусть и не слишком надежно — до меня долетали лишь обрывки фраз, сестра говорила больше, чем я слышала.

— Я не думала, что буду обращаться к тебе. Но Зверь мне не поможет. Не поймет меня. Ты… я не знаю, как с тобой говорят. Но я чувствовала тебя, тогда, принимая дар.

Сестра говорила что-то еще, но я не могла распознать ее речь. Кроме того, она горько плакала, и в слезах тонули отдельные слова. Я понимала, что сестра обращается к моему богу, к его человеческому аспекту, которому поклонялась я.

— Я причинила ей боль. Я не могу раскаяться, не могу возненавидеть себя и его за то, что мы сделали. Не могу думать о них. Но я причинила боль ей. Если она никогда не оправится?

Дальше снова последовал провал, я услышала лишь слово «наказание».

Но даже если бы она ничего не сказала, я непременно поняла бы все. Она плакала, а ведь сестра делала это так редко, с тех пор как мы стали взрослыми — почти никогда. Лишь раз я видела ее такой, во время первого приступа.

Сейчас она плакала от боли, которая никогда бы не сломала ее, не заставила бы лить слезы, если бы только не принадлежала мне. Сложно объяснить, мой милый, как легко я все поняла. Может эти случайные фразы лишь дополнили мои подозрения, и картинка сложилась. Но я думаю по-другому.

Мой дорогой, вот в чем дело: она хотела, чтобы я услышала. Моя сестра внимательна и осторожна. Она знала, что я приду. Она хотела, чтобы я пришла. Она ждала меня.

Чтобы признаться.

В детстве мы договорились не таить друг от друга злость, и через столько лет, в тот день, я не нарушила своего обещания.

— Выходи, — крикнула я. — Выходи оттуда!

Сестра поднялась. Плечи ее были опущены, в ней не было ничего царственного именно теперь, когда она стала императрицей. Она шла ко мне, словно на казнь. У нее были красные глаза, но губы не дрожали.

— Ты и Грациниан, — сказала я. — Мы смеялись вместе, мы дружили! Да даже в тот день мы были рядом, а ты уже знала, как все случится! Вы оба! Вы все знали, и вы могли смеяться! Все вы знали, и вы могли жить с этим, быть прежними!

В этот момент сестра приложила пальцы к моим губам, покачала головой. Глаза у нее были отчаянные.

И тогда я ударила ее. Я впервые в жизни ударила кого-то. Мою сестру. Человека, которого любила как никого на свете. В темноте ее губа будто бы кровоточила черным.

Черная, мерзкая кровь, подумала я. Наша кровь. А потом мы кинулись друг на друга. Императрица и ее сестра катались по траве, вцепившись друг другу в волосы, словно девочки-подростки из неблагополучной семьи.

Казалось, она злилась на меня не меньше, чем я на нее.

Мы дрались долго и ожесточенно, оставив друг другу множество царапин и синяков.

На долгое, долгое время эти царапины и синяки остались нашими последними подарками друг другу. Изможденные злостью мы лежали рядом и смотрели, как исчезает с рассветом луна.

Как я злилась на нее, в какой была ярости.

Но я не ненавидела ее, милый. Я ничего и никому не сказала. Не смогла, не захотела, не решилась — все вместе.

Я не была хорошей дочерью — я оставила убийцу моих родителей безнаказанной.

И не была хорошей сестрой — я позволила моей Жадине стать убийцей.

Все пропало.

Аэций сказал:

— Я так понимаю, вы не слишком-то ей дорожите. Стоило ожидать.

Послышался щелчок затвора. Я едва видела пистолет в его руке. Неужели вот она — моя смерть? Нелепая металлическая штука в руках сумасшедшего.

Мне стало так обидно, что я доверилась Аэцию. Ни на секунду нельзя было забывать, что передо мной опасное, безумное животное.

— Дело в том, что нужно снова поместить ее в центр фигуры, — сказал Северин. Казалось, что ситуация раздражает, пугает и забавляет его одновременно.

— Да, конечно. Порядок есть порядок. Только резких движений делать не нужно. Хорошо? Понятно? Да, по-моему, это хорошо и понятно.

Северин со всей осторожностью, на которую был способен поставил стул, к которому я была привязана и передвинул его в центр. Ствол пистолета двигался за мной, словно глаз хищника.

Лучше бы он так и не пришел, подумала я. Эмилия убила бы его в моем обличье, он это заслужил.

Впрочем, он здесь все равно умрет. Их трое, он один.

В этот момент раздался выстрел. Меня в равной степени пронзили страх и надежда. Страх оттого, что я испугалась — выстрелили в меня, просто я еще не почувствовала боли. Надежда — выстрелили в Аэция и, по крайней мере, я буду отомщена. И все же, несмотря на страх и ненависть к нему, я пыталась найти в нем хоть что-то настоящее. Ему было плевать на меня, даже на страну, но он ведь искренне хотел защитить своего ребенка.

В темноте я совершенно не видела его лица, рука с пистолетом же была неумолимой.

Что-то рухнуло на пол позади, я обернулась. Кошка, еще секунду назад баюкавшая свою руку, лежала на полу. Красная ягода пулевого ранения была чуть выше ее живота. Кошка дышала, и я увидела, что ее губы, словно сиропом, измазаны кровью. Кабан не вызывал у меня такого омерзения, он уже был мертв к тому моменту, как Аэций скинул его вниз.

Кошка же умирала у меня на глазах. Я вспомнила, как она принесла мне фруктов, и тем самым отчего-то меня успокоила.

— Ты ошибся, — сказала Эмилия задумчиво рассматривая пистолет. — Ей не нужно умереть. Ей нужно умирать. Мы использовали ее кровь в обряде. И пока она пребывает между бытием и небытием, он найдет путь сквозь нее по нашим знакам.

— Прошу прощения, — сказал Аэций. — Дело в том, что я понятия не имел, как все должно проходить. Я просто предположил. Да-да. Хорошо. И я все еще готов застрелить Октавию, если вы обманываете меня.

— Совершенно нет, — сказал Северин. — Хотя признай, зверек, если бы это был наш план, он оказался бы достаточно хитроумным, чтобы тебя провести.