Макс Мах - Мастер войны : Маэстро Карл. Мастер войны. Хозяйка Судьба [сборник litres]

– Чудеса! – Мышонок даже забыл о вине, глядя на Карла с выражением искреннего удивления, граничившего, пожалуй, с потрясением. – Ты меня не обманываешь?

– Леон, друг мой, – торжественно объявил Карл, не забыв, впрочем, поднять кружку, – клянусь богами и богинями, я говорю правду, истинную правду и ничего кроме нее.

– Ладно, – Леон задумчиво посмотрел на свою кружку и, неуверенно протянув к ней руку, поднял и взвесил в руке. – Возможно, я погорячился. Просто я привык, что ты знаешь все, а это не так. Всего не знает никто. Даже боги .

– Ты так думаешь? – было что-то в интонации Мышонка, что заставило Карла насторожиться.

– Я знаю , – улыбка сошла с губ Леона, и глаза его вдруг стали пустыми, словно смотрели сейчас куда-то, куда Карл, при всем желании, не мог заглянуть. А возможно, и не захотел бы, знай, куда смотрит его друг.

«О чем же ты?» – но ответа он тогда не получил, и то, что знал Леон, ушло теперь вместе с ним на Ту Сторону.

«Я мог бы вызвать его рефлет…» — но Карл знал, что никогда этого не сделает. Не позовет, не спросит, и так тому и быть.

– Так о чем же я не знаю?

– О многом, Карл, – Мышонок поднял взгляд и кивнул, подтверждая то ли свои слова, то ли мысли, которые так вслух и не произнес. – Теперь я вижу, что ты многого не знаешь, и сейчас я заполню пустоту твоего невежества малой толикой моего знания. Но сначала скажи, насколько плохо ты знаешь трейский ланг? [21] Трейский ланг – язык Трейи, древней империи, дни которой прервались за тысячу лет до описываемых событий.

– Я знаю алфавит и науку о его численных значениях, – честно признался Карл.

– Гематри́ю, – удовлетворенно улыбнулся Леон. – Недурно. Что-то еще?

– Да, – Карл на мгновение задумался, оценивая свои познания в трейской мудрости. – Я полагаю, что знаю около тысячи трейских слов и еще, вероятно, пару сотен фраз.

– Ну, по сравнению с другими, ты просто кладезь знания, – было видно, что Мышонок уже полностью овладел собой. – Не обижайся, Карл. Дело поправимое. Я научу тебя трейскому языку, и начнем мы уже с завтрашнего утра. После того, как протрезвеем, разумеется. А пока давай выпьем, и за ужином я расскажу тебе то, что знаю о Мотте Сарайе , Алмазной Мотте Виктора де Майена.

– Это как-то связано с Трейей? – удивился Карл.

– Возможно, а возможно, и нет, – Леон пригубил вино и чмокнул губами от удовольствия. – Твое здоровье, Карл! Но с трейским языком это связано точно.

Он сделал еще один медленный глоток, с нескрываемым удовольствием смакуя густое темное вино, и еще один, и вдруг снова посмотрел на Карла.

– Никогда не понимал людей, разбавляющих вино водой, – сказал он расстроенным голосом, печально глядя на Карла поверх кружки, которую даже не отвел от лица. – Скажи, Карл, зачем они это делают? Ну, зачем?!

– Мало ли зачем, – усмехнулся Карл и мысленно покачал головой. Вот уж действительно: какие вопросы могут, оказывается, волновать одного из самых умных людей своего поколения. – Пей, Леон, – предложил он вслух. – Пей и ни о чем не жалей. Ведь мы-то вино не разбавляем, не так ли?

– Еще не хватало! – почти искренне ужаснулся Леон. – Сохрани нас боги, от такого святотатства. Аминь! – Он сделал еще один длинный глоток и, отставив кружку в сторону, придвинул блюдо с паштетом.

– Все дело в словах, Карл, – Мышонок, по-видимому, «на пробу», подцепил кончиком ножа и препроводил в рот малую толику паштета, и глаза его тут же закатились от удовольствия. Но говорить Леон мог и с полным ртом, и начатую фразу все-таки завершил. – Все дело в словах, Карл, – сказал он, почти не разжимая губ. – В словах и их смыслах.

– Вот как?! – неожиданно праздный разговор «ни о чем», как нередко случалось между ними, приобрел чрезвычайно интересный характер. Но спешить было некуда, впереди у них с Леоном была целая ночь. И значит, торопить друга было в высшей степени неосмотрительно. Хорошую беседу, например, такую, как эта, можно смаковать с ничуть не меньшим удовольствием, чем вино из солнечной Риены. А возможно, и с большим. Ибо, что есть вино, и что есть слово? Можно ли вообще сравнивать две эти сущности?

– Вот как?! – сказал он.

– Именно так, – кивнул Мышонок, уже всерьез принимаясь за еду. – Канатчик, если ты этого не знаешь, был совершенно необразован и вообще неграмотен. Почитай его песни глазами, и ты сразу все поймешь. Огромный талант, удивительное для такого неотесанного мужлана владение словом и музыкой, если ты понимаешь, о чем я говорю. Какие созвучия! Боги! А его аллитерации могут заставить покраснеть любого из ныне живущих поэтов. Но! – Леон на мгновение даже перестал жевать и воздел перед собой длинный указательный палец, желая, по-видимому, подчеркнуть этим мысль. – Но он был верхогляд, Карл. Не имел никакого систематического образования и плохо представлял себе многие вещи, о которых пел. Ну, кроме вина и баб, разумеется. Вот здесь он был истинный знаток. Помнишь это… Лиловые цветы любви на крутых склонах заснеженных гор … Чудо, а не метафора, но во всем остальном… Мужик, он и есть мужик. Черная кость, пусть даже семи пядей во лбу. Откуда же тогда взялся в песне о Викторе де Майене трейский ланг? Кое-кто обратил на это внимание едва ли не сразу, как эта баллада прозвучала в первый раз. Мотта Серайя, Задон, Киятта, Корха …

– Это риторический вопрос? – Карл отпил вина и подумал, что Мышонок прав. Вино было не просто хорошее, оно было таким, что святотатца, вознамерившегося убить это чудо водой, следовало казнить на месте.

– Естественно, риторический, – улыбнулся Леон. – Но дело даже не в количестве трейских слов, а в том, что все они многозначны. И, если прибавить к этому все те символы, которые словно бы невзначай Канатчик разбросал в тексте песни, саму структуру сюжета, общее число слов и строф, сдвоенный ритм (а Эзра никогда и нигде им больше не воспользовался) и переменную, но не случайную длину фраз, то внутри вполне тривиальной истории возникает нечто совсем другое.

– Код? – уточнил Карл, промакивая губы кусочком белого хлеба.

– Несомненно, – не отрываясь от еды, подтвердил Леон. – Но при том, Карл, шифр не простой – из тех, какими в новое время и не пользуется уже почти никто .

«Значит, кто-то такими шифрами все-таки пользуется, я тебя правильно понял?»

– Песню пытались расшифровать несколько раз, – продолжал между тем Леон. – Во всяком случае, мне известно, как минимум, о четырех более или менее успешных попытках. Однако расшифровать полностью оказалось невозможно до тех пор, пока кое-кому не пришло в голову записать звуки загорских слов буквами трейского алфавита.

Карл уже тогда обратил внимание на то, что, рассказывая о песне Эзры Канатчика, Мышонок не упомянул ни одного имени. Ни одного. Это удивляло, но, впрочем, не настолько, чтобы встревожить или по-настоящему смутить. У всякого человека есть право на тайну. И у Леона оно, естественно, имелось тоже. Так что же спрашивать о том, о чем человек не желает говорить? Однако теперь – спустя годы и годы после этого разговора – когда Карлу была уже известна правда о том, кем на самом деле являлся его друг, все недоговоренности стали вполне понятны. Ну, кто еще, кроме Филологов, мог почуять неладное и заинтересоваться этой героической балладой? Кто еще мог ее расшифровать? Возможно, Геометры и Мельники, однако Мышонок не являлся ни тем, ни другим. Его Даром было слов о, а не число или дух .