Ирина Нельсон - Кома. Первая и вторая книги. [СИ]

Из разговора можно было сделать вывод, что Дамблдор не подозревает об их с Волховым сотрудничестве. И это было хорошо. С остальным они справятся.

Честно говоря, Северусу очень хотелось промолчать и закрепить связь тайком, чтобы никакие Малфои не посягали на его союзника, чтобы Вадим точно не вздумал уклоняться от своих обещаний. На первый взгляд выбор, стоящий перед Северусом, был крайне призрачен, но на самом деле — принципиально важен. Это был выбор в первую очередь перед самим собой. Либо он мог воспользоваться незнанием мальчишки и применить его таланты себе на пользу, скрыв истинную природу его отношения, либо открыть все карты и говорить всё как есть, без прикрас, отказываясь от такой соблазнительной связи в пользу безопасности…

Северус скомканно попрощался и вышел за дверь. Горгулья за его спиной проворчала что-то о вежливости и встала на место. Звук шагов гулко разносился по всему коридору. Северус ускорился, входя в любимый ритм, и свернул в сторону подземелий. Сквозняк обдал порывом холодного ветра, хлопнула мантия, развеваясь. В темном окне, озаряемом светом факела, мелькнуло отражение стелющегося за спиной длинного вороного крыла на тонком серебристом полотнище. Вот уже который год волшебный шарф спасал от вечного холода школьных коридоров. Пальцы сами потянулись к шее погладить текучую ткань.

Выбор был сделан.

Волхов заслуживал честности. Нельзя утаивать от него настолько важную информацию. Он должен знать природу этой болезненной любви.

И стоит смотреть правде в глаза. Вряд ли целитель захочет с этим что-то делать. Что ж, Северусу не привыкать быть мерзавцем.

Он защитит его любой ценой.

У него были необыкновенные руки: твердые, гладкие и очень чуткие. Они с одинаковой уверенностью как причиняли боль, так и дарили нежность.

У него были очень вкусные губы. Они потрясающе поддавались напору и в нужный момент проявляли упрямство.

У него был очень чувственный голос и серебристый смех. Его шепот пускал мурашки по спине, обещая острое наслаждение на грани с мукой.

У него был запах холода, грозовой свежести и озона — ненавязчивый, свободный. Как он сам.

За его искренний смех я был готов простить ему практически все. В такие моменты он становился открытым и настоящим, сбрасывая свою холодную надменную маску.

Он с небрежной легкостью врывался в подземелья и вел меня на улицу, к озеру или опушке Запретного леса. И от его улыбки серый промозглый октябрь превращался в прекрасную пушкинскую осень.

Рядом с ним всё становилось таким — воздушным, чудесным и бессмертным. Словно прошлого и будущего никогда не существовало, а был только застывший миг настоящего. Отступали тревоги и заботы, а проблемы становились приключениями. Будто за ним стелился шлейф из сладкого, невесомого забытья. Как в какой-то сказке. И от этого изнутри рвалось что-то возвышенное и неимоверное, отчего мне постоянно хотелось читать ему стихи.

Мы с ним легко начали и могли в любой момент столь же легко и просто закончить это странное волшебство. И такая свобода — быть вместе или расстаться — подарила простор и долгожданный покой. Наконец-то можно было вздохнуть полной грудью.

Малфой — зачарованный принц, сын Снежной королевы, умудрившийся одним своим поцелуем потушить внутри тот пожар из магии, сомнений и страстей, который сводил меня с ума.

По щеке невесомо скользнуло что-то нежное и щекотное. Немного покружило по скуле, опустилось к уху и пробежалось по подбородку к губам. Я улыбнулся.

— Когда ты спишь, меня разрывают эмоции. Я никак не могу понять, то ли мне хочется стать твоей подушкой, то ли придушить тебя этой подушкой, чтобы ты навеки остался таким, — тихо прошептал Малфой.

В руках у него было белое пуховое перо. Видимо, наколдованное, как и тахта, на которой мы бесстыдно занимались всякими непотребствами.

— Что тебе снилось, Вадим?

— Ты.

Малфой польщенно хмыкнул, заглянул в душу серебристым взором, провел рукой по запястью и потянул его к своей шее. Я вспомнил, в каком восторге он закатывал глаза, когда моя ладонь сжимала ему горло, и погладил небольшие синяки на его сливочной коже, пропустил сквозь пальцы мягкие платиновые пряди. Малфой прикрыл веки и выдохнул, почувствовав тянущую боль в волосах. Кто бы мог подумать, что мазохизм в этом семействе — фамильная черта?

Я мимолетом глянул на наручные часы и разжал кулак. Мы пропустили обед.

— Нам надо идти. Пропустим трансфигурацию.

— Ну, и черт с ней! — небрежно бросил Малфой и потерся щекой о ладонь, напрашиваясь на ласку, как кот. — У тебя теория, а я и так всё знаю.

— Я плохо на тебя влияю, — сокрушенно вздохнул я. — Чистопородный лорд, волшебник, годами не ступающий на презренную маггловскую землю — и вдруг черт!

На шее что-то чесалось. Я потер её и уставился на покрасневшие пальцы. Царапина? Надо же, я и не заметил. Малфой хмыкнул, наклонился и медленно, с оттяжкой лизнул эту царапину, отчего её защипало. Кажется, или его на самом деле уносит от вкуса крови?

— Я не настолько стар, безнадежен и отстал, — пробормотал он, причмокнув. Взгляд не отрывался от моей шеи. В голову полезли вычитанные еще в прошлой жизни истории о том, что сиды Неблагого двора не брезговали человечинкой. Почему-то это не пугало, а добавляло остроты. — Тем более его грех не выучить, когда ты так часто повторяешь это слово.

Я охнул, когда в шею вонзились острые зубы, посылая по телу волну удовольствия вперемешку с болью. Малфой зализывал эту проклятую царапину, урча от удовольствия и весьма возбуждающе сопя в ухо.

— Черт!

— Что и требовалось доказать.

Эту самодовольную усмешку так и хотелось стереть с губ, и я её поцеловал. Серебристые глаза сыто сощурились. Вот уж вправду, чистопородный сид… или как там их официально называют? Туата.

— Всё! Никаких больше уроков! — объявил Малфой, аккуратно застегивая на мне рубашку. — Пошли лучше на кухню. Я тебя научу пить Шардоне и есть устриц.

— Где в Хогвартсе ты найдешь Шардоне? А уж тем более устриц?

— О, mon ami, в Хогвартсе волшебники рода Малфой могут достать всё.

И он сдержал слово. Как оказалось, Малфои — существа запасливые и предусмотрительные. Тайничок под чарами стазиса снабдил нас бутылочкой превосходного вина, а домовики с радостью сгоняли за устрицами. Не прошло и получаса, как перед нами лежала небольшая корзинка. Похоже, эльфы притащили их прямиком от рыбаков. Устрицы выглядели свежими, влажно поблескивали и слегка пахли морем.

На берег озера мы не пошли, в Запретный лес тоже. Малфой был, конечно, беззаботен, но не до такой степени, чтобы распивать спиртное на виду всей школы.

Он вывел меня на парапет одной из башен и парой взмахов палочки создал нам круглый столик со стульями. Из воздуха соткались два бокала, ведерко со льдом, в которое погрузилась бутылка, и прочие приборы. Его колдовство было преисполнено небрежного изящества. Ветер трепал его платиновые волосы, умудряясь не портить прическу. Он был удивительно гармоничен здесь, на высоте, среди воздуха и прохладного сырого ветра, на фоне свинцово-синего неба и золотисто-багряных всполохов листвы Запретного леса. Само совершенство.