Сергей Барк - Каста [СИ]

В нескольких вариациях, такие диалоги возникали между Хюремом и Лето с определённым постоянством. Шла неделя, за ней вторая и третья, пока к завершению не подошёл месяц, и Хюрем был вынужден признать, что ожидал от мальчишки меньшей стойкости. Лето держал своё слово и не приближался к нему, воруя только аромат. Хюрем слышал, как глубоко тот дышал, отходя ко сну и просыпаясь рано поутру. И этот ненужный отказ от визитов в Дом радости только добавлял масло в огонь, словно Лето хранил верность паре — истинному, который не признавал его таковым, не стеснялся унизить и посмеяться, когда за ними никто не наблюдал. Игра забавляла Хюрема, кошка продолжала наблюдать за мышкой.

Тихо выскользнув из постели, Хюрем метнулся тенью к двери, и, едва приоткрыв створку, просочился сквозь узкую щель наружу. Он был одет в свою старую тёмную тунику и штаны. Несмотря на конец осени, успевшей обмыть городище ливнями и сорвать последнюю пожухлую листву с ветвей, обувь Хюрем не надел.

Холодный камень приятно бодрил, ноздри щекотали первые весточки мороза, когда Хюрем, оглядевшись и заметив двигавшуюся фигуру стражника, мелькнувшую на противоположной стороне галереи, юркнул за колонну, припал к земле на четвереньки и, укрываясь за фонтаном и скамейками, установленными в середине внутреннего дворика, двинулся к небольшой решётке, увитой сухой виноградной лозой. Подгадал подходящий момент и устремился вверх по непрочным на вид перегородкам, прямиком на крышу.

Не издав ни единого звука, он двинулся вдоль перекрытий. С лёгкостью ласки перепрыгнул на деревянный навес, преодолел расстояние в несколько широких прыжков и упал вниз, растворяясь в причудливой тени телеги, гружёной сеном.

На площади, как и в доме, несли караул. Часовые — всего около десяти человек, прохаживались в привычных направлениях, заглядывая в одни и те же углы. Всех дежуривших во внутренней анаки Хюрем успел изучить со всей тщательностью, отметив и запомнив привычки воинов. Проскользнуть мимо них, чтобы добраться до храма, не составило никакого труда.

Храм Аум, пустовавший в ночное время, был прекрасным схроном. Луна повисла со стороны отвесной скалы, достаточно высоко, чтобы не просвечивать сквозь широкие решётки колон, во мраке которых и затаился Хюрем. Оказавшись под крышей, омега тихонько присвистнул, подражая совке, и насторожился. Ответа не последовало.

Это означало только то, что тот, кого он ожидал, ещё не явился. Выбрав одну из колонн в качестве временного убежища — угловую во внутреннем ряду, самую удобную на случай, если понадобится раствориться в воздухе, Хюрем замер. Оценив направление ветра и убедившись, что здесь его не почуют, омега позволил себе немного расслабиться и принялся ждать.

С того места, где он стоял, просматривалась большая часть двора. Небольшие аккуратные домики отражали лунный свет свежим слоем побелки. Мраморная облицовка сияла глянцем, выдавая признаки тщательного ухода. Кусты многолетнего хвойника торчали из низких чаш, ободом отделявших жилую часть крепостного сооружения от площади; Хюрем прикинул, что спрятаться за ними было бы несложно. В поясах продолговатых окон, сразу под крышей домов, не горел свет. Ночь давно отмерила половину, обещая задаться рассветом через три-четыре часа. Все, кроме стражи, спали глубоким сном — семьи чистокровных раджанов знали, что они в полной безопасности.

Таковое утверждение считалось верным не только для Барабата, но и для любого мало-мальски крупного поселения, располагавшего анакой и некоторым количеством чистокровных, руководивших рекрутами и державшими в собственных руках власть. Так было уже много веков кряду, и, за исключением вспыхивавших время от времени мелких волнений, неизменно заканчивавшихся полным разгромом мятежников, опасаться раджанам было нечего.

Одно из таких восстаний вспыхнуло в Эльголе. О нём и упомянул Хюрем, не видя никакого смысла скрывать о себе игравшую на руку правду от старшего субедара. Оказавшись неподалёку от городка, Хюрем не нашёл ни единой причины, чтобы пройти мимо, и вступил в ряды раджанов в качестве временного вольнонаёмного. Сделал он это после сражения на Пришне, но совсем не потому, что боялся ожесточённых сражений, прокатившихся перед крепостными стенами Эльголы в начале бунта, просто подоспел он так быстро, как смог, услышав новости от крестьян далёких предместий анаки.

Конец Грязного Радавана был предрешён. Заговор, как немногим позже узнал Хюрем, оказался скороспелым и непродуманным. Радаван, являясь рекрутом, вступившим в ряды Касты в пятнадцатилетнем возрасте, дослужился до звания помощника младшего субедара — самой высокой должности для нечистокровного — в возрасте тридцати двух лет. Ему, как и многим другим до него, претило культивируемое высшими членами Касты Право Чистой крови, гласившее, что значимая власть могла принадлежать только рождённым в семье чистокровных раджанов. Залогом преемственности служили яркие легко узнаваемые черты — светлые волосы и голубые глаза, свидетельствовавшие, что раджаны были прямыми потомками Великого Аума — божества, спустившегося на землю в начале времён.

Легенда гласила, что Великий Аум, сотворив свет из тьмы, твердь из чёрного океана, живое из неживого, вылепил человека, смешав чресла зверей и закрепив их в жалком подобии себя самого глиной. Затем, обладая несметной силой, Великий Аум выдохнул кроху духа в рот получившейся твари — и так появился человек, дышащий воздухом, пьющий воду, поедающий землю с растениями и животными, греющийся от солнца днём и огня ночью. И стал жить Великий Аум в созданном им царстве, ибо желал того.

Шло время, дни — для бога, тысячелетия — для человечества, и понял Великий Аум, что люди, обуреваемые животными страстями, несовершенны, и потому неспособны сравниться с ним самим. Почувствовав себя одиноким, из чресл своих дал жизнь он детям, являясь существом, способным зажигать искру жизни и поддерживать её свет, пока не будет она готова отделиться от Отца.

Дети, однако, не стали бессмертными, обладая лишь крошечной толикой сил Великого Аума — время, чтобы найти счастье, было для них ограничено. Тогда Великий Аум задумался, как же уберечь детей от коварного одиночества и помочь им в поисках счастья. И решил он тогда разделить единый Дар начала и поддержания жизни надвое, нарекая часть своего потомства Альфой, а другую Омегой. Альфа зажигал свет жизни, Омега поддерживал её до момента, пока новая искра не начинала светить самостоятельно.

Дар жизни — великая сила, стремящаяся к извечной целостности — привлекала разделённые половины, и чтобы облегчить поиски, подарил Великий Аум своим детям аромат и чуткое обоняние, дабы в назначенный час двое могли тут же узнать друг друга.