Рина Росснер - Сестры зимнего леса [litres]

– Отчего?

– Ведь получается, у нас одинаковые чувства.

Довид наклоняется, я жду, что он вновь меня поцелует, но его губы прикасаются к моему лбу. Он нежно прижимает меня к себе. Впервые после отъезда тяти мне тепло и покойно.

– Пойдём, – Довид берёт меня за руку, – поищем твою сестру.

Вот и наш дом. У двери Довид снова меня целует. Этот поцелуй похож на братский, но моё лицо всё равно вспыхивает. Отпираю дверь, прохожу внутрь и вижу Лайю, спящую на родительской кровати. У меня вырывается вздох облегчения.

– Слава Богу, она здесь. – Оборачиваюсь к Довиду. – Спасибо тебе.

– Зови, если что. – Он улыбается и подмигивает, отчего мои щёки в который раз заливаются румянцем.

Никогда прежде я столько не краснела, как нынешней ночью. Даже не предполагала, что такое возможно.

– Мы увидимся завтра, Либа?

– Может быть. Будь осторожнее в лесу.

– Конечно, – Довид целует мне руку. – Доброй ночи, Либа, моя лунная Либа.

Захлопываю дверь и приваливаюсь к стене. Эмоции захлёстывают.

Ничего, главное, Лайя – дома, живая и невредимая.

Просыпаюсь, будто от толчка. Стоит позднее утро. Рывком сажусь в постели, вижу спящую рядом сестру, и на душе легчает. В животе бурчит, голова немного кружится. Грудь Лайи тихонько поднимается и опадает в такт дыханию. Уморилась, бедная моя птаха.

Решаю её не будить. Сегодня шаббес, пускай поспит. Встаю, наливаю себе чаю из укутанного ещё с вечера чайника. Уже собираюсь отрезать ломтик бабки, когда вспоминаю о лежащем на леднике мясе. Разворачиваю свёрток и со стоном отгрызаю кусок. Сразу становится лучше. И вряд ли – от чая.

Лайя продолжает посапывать. Матушка всегда говорит, что мы растём во сне. Пусть сестрица спит. Пока я знаю, где она, – моё сердце спокойно.

Иду в хлев доить корову с козой, собираю в курятнике яйца. Куры так и норовят меня клюнуть. А к Лайе они благоволят, она знает, как с ними обращаться. Думаю о событиях прошлой ночи. Что бы там ни утверждал Довид, во вкусе его крови для меня было нечто иное, пугающее. Он утверждает, это нормально, но вдруг, поцеловав его в следующий раз, я захочу чего-то большего? Покроюсь шерстью, мои ногти превратятся в когти? Можно ли так рисковать? Жаль, что тятя уехал. А если б не уехал? Осмелилась бы я задавать ему подобные вопросы? Признаться, что целовалась с парнем, да ещё с таким, который явно ему не по душе? Нет, конечно. Мне нельзя целоваться с Довидом. Только так мы оба будем в безопасности.

Лайя всё спит.

– Эй, соня, просыпайся! Петушок пропел давно!

Ресницы у сестры дрожат, но вставать она и не думает.

– Гут морген! Смотрит солнышко в окно! На дворе шаббес, пора в шул. Вот же сонная тетеря. Вставай, шлофкепеле , вставай, соня!

Сестра улыбается спросонок, сладко потягивается и бормочет:

– Ещё… да-да, ещё…

– Тебе что-то приснилось, глупышка. – Я глажу Лайю по голове.

Наконец, не открывая глаз, она садится, приваливается ко мне и вдруг целует в губы.

– Лайя! Ты чего?! Прекрати немедленно! – отталкиваю сестру, та распахивает глаза и отшатывается.

Принуждённо смеюсь и ерошу ей волосы:

– Что-то тебе приснилось.

Она трёт глаза, потом дотрагивается до своих губ. Они красные и припухшие. Интересно, целовалась ли Лайя с Фёдором? Несомненно. Следовало бы рассердиться и отругать младшую сестру, за которой я должна приглядывать, но мне ли её судить? Сама я чем занималась прошлой ночью? То-то и оно. Мы обе нарушили родительскую волю. Не знаю, не знаю, имею ли я право теперь надзирать, с кем гуляет сестра? Я пообещала матушке, что уберегу её от лебедей, и только. А никаких лебедей пока нет.

– Пора в шул, иначе опоздаем, – весело говорю Лайе.

– Ах, да. Шул. – Сестра оглядывает хату, точно не понимает, где находится.

– Довид позвал меня на собрание кахала. Пиня, между прочим, тоже там будет. Вот я и подумала, не захочешь ли ты сходить со мной?

Лайя встаёт, надевает шаббесные одежды.

– Да-да, – безучастно и вяло отвечает она, садится за стол, отпивает глоток чая и морщится, когда напиток касается губ.

Что-то тут не так. Вчера я тоже целовалась с Довидом, однако мои губы на её не похожи. Но если я спрошу сестру о том, как она провела ночь, та в ответ спросит меня. А мне не хочется рассказывать, что было между мной и Довидом. И я молчу.

Взявшись за руки, идём в город. Лайя необычно молчалива, её взгляд шарит окрест.

– Ты их видишь, Либа? – внезапно спрашивает она шёпотом.

– Что?

– Фрукты, сады. Сады, залитые солнцем.

– О чём ты толкуешь? Нет здесь никаких садов.

Лайя трёт глаза и вновь осматривается.

– Да, ты права.

Идём дальше. Ума не приложу, что делать.

Приглядываюсь. Лес окутан лёгкой дымкой, серебрящейся на солнце. Переплетенье тянущихся к небу ветвей напоминает о венке, сплетённом для Лайи незнакомцем. Отличный зимний денёк, снег немного подтаивает. Никаких фруктовых деревьев я, разумеется, не вижу. Гул, который я слышала всё последнее время, немного стих. Теперь он скорее похож на журчание далёкого ручейка. Принюхиваюсь и улавливаю запах. Пахнет зверем, землёй и мускусом. Чем-то диким, терпким. Резко оборачиваюсь, озираюсь вокруг. Никого. Но я чувствую, что за мной следят. Пара тёмных глазок. Следят, выжидают.

Вздрагиваю и потираю руки под жакеткой.

– Давай-ка поторопимся, – говорю я и ускоряю шаг.

Хочется побыстрее прийти к главной синагоге в центре города. Тятя ходит молиться в другую, зато Майзельсы – в эту. Мне нужно срочно повидаться с Довидом.

Входим в город, и Лайя сворачивает к базару. Ноги словно сами несут её туда. Я же рвусь найти Довида. Мне ли осуждать сестру? Сердце разрывается на части. С языка едва не слетают неправильные слова, но что я могу сделать? Я ей не отец, не мать, она должна сама выбрать свою дорогу. Во всяком случае, в городе Лайе ничего не угрожает. Город – это не хата на опушке леса, где то и дело приходится прислушиваться, не хлопают ли лебединые крылья, не скребутся ли в дверь медведи.

– Так и быть, иди, Лайя, – говорю со вздохом. – Сегодня, конечно, шаббес, но ты иди. Я знаю, чего ты хочешь. Главное, будь осторожна и ничего у них не ешь, хорошо? Встретимся на этом же месте и пойдём домой.

Глаза Лайи оживляются. Впервые за всё утро она улыбается.

– Хорошо, – отвечает, словно во сне.