Рина Росснер - Сестры зимнего леса [litres]

Спев «Эйшес Хаиль» [39] «Эшес Хаиль» ( «Эйшет Хаиль» ) – «Добродетельная жена», субботний гимн, который читает муж, восхваляя свою жену. , господин Майзель творит киддуш. Все передают друг другу серебряный кубок: из рук в руки, от губ – к губам. Каждый отпивает по глотку вина, и мы отправляемся на кухню омыть руки перед тем, как прикоснуться к хлебу.

– Ты так и не сказала, куда ушла твоя сестра, – говорит мне Довид, пока мы ждём вместе с его братьями своей очереди к рукомойнику.

Вздыхаю. Наверное, пора сказать ему правду.

– К Фёдору Ховлину. Я пыталась её отговорить, уберечь от беды, даже за ней бросилась, хотя и опасалась нарушить день субботний.

– И что случилось?

– В лесу я от неё отстала. Услышала какой-то шум, перепугалась, побежала… – Чувствую, что краснею, хотя не понимаю отчего. – На самом деле я не хотела идти никуда, только к вам в гости.

– Очень приятно слышать. Надо было мне вас проводить, как я сразу не сообразил? Ходить ночью по лесу в одиночку опасно.

– Я волнуюсь за Лайю, – признаюсь ему.

– Кахал отрядил несколько дополнительных патрулей. Полагаю, ты об этом знаешь.

– Что-нибудь ещё произошло?

– Пока нет.

– Мне надо идти. – Я украдкой кошусь на дверь.

– Не уходи, Либа. Ну, пожалуйста. – В его глазах столько нежности, что по телу разливается приятное тепло. – Поешь с нами. Лес патрулируют шомрим , с твоей Лайей всё будет в порядке. Давай омоем руки.

Затаив дыхание, наблюдаю, как он три раза омывает одну руку, потом три раза другую и громко произносит молитву. Голос у Довида звонкий, чистый. Мой живот сжимается, только на сей раз не от голода. Моя очередь. Довид стоит рядом. Омываю руки и тихонько молюсь. Мы вместе возвращаемся в гостиную.

Господин Майзельс зычно благословляет халы и передаёт нам поднос с нарезанным хлебом. Тятя, по обычаю хасидов, всегда сам нарезает хлеб и даёт каждой из нас по куску. Ритуал Майзельсов выглядит более культурным, мне он нравится.

– А это тебе, мейделе, – говорит госпожа Майзельс, наливая в мою тарелку половник куриного супа.

Сажусь, кладу на колени салфетку. Пробую суп. Он наваристый и очень вкусный. В золотистом бульоне плавают пухлые клёцки- кнедлах и мягкая лапша- локшен . Ем аккуратно, не торопясь, смакуя каждую ложку. Ем, а сама думаю про себя: неужели нельзя в кои-то веки помечтать о чём-то, чего хочется мне самой? О собственном доме, о семье… За Лайей кто-нибудь присмотрит. Если она с Фёдором, лебеди её не заберут, а случись что – сестру выручат мужчины из шомрим .

Вдруг замечаю, что в комнате установилась тишина. Поднимаю глаза. Все смотрят только на меня. Торопливо утираю рот. Что ещё я натворила? Опускаю взгляд и вижу пустую тарелку. Опять села в калошу.

– Ничего, ничего, шейне мейделе , – говорит госпожа Майзельс. – Просто мои мальчики ещё не видали, чтобы девушка кушала с таким отменным аппетитом.

Сердце даёт сбой. Никто прежде не называл меня шейне мейделе . Лайю – сколько угодно, а меня – никогда.

Господин Майзельс довольно хлопает ладонью по столу так, что подпрыгивают тарелки.

– Некоторая дородность женщине к лицу, – произносит он, с озорным блеском в глазах глядя на жену.

Похлопывает себя по колену. Зардевшаяся госпожа Майзельс перебирается к мужу. Тот крепко обнимает её и добавляет:

– Люблю, когда есть за что подержаться. Женщина должна быть зафтиг [40]. Такой, как моя славная жёнушка.

Сижу ни жива ни мертва. Тятя никогда не позволяет себе говорить подобные вещи матушке. А уж усадить её к себе на колени на глазах у всех?! Немыслимо!

– Просто всё очень вкусно, – бормочу я, не зная, что ещё сказать.

– Моя мама готовит лучше всех на свете, – говорит Иосиф, брат Довида.

– За маму! За нашу эйшес хаиль ! – провозглашает их младший братишка Беня и поднимает стакан.

Мужчины и мальчики чокаются и выпивают. Я к вину не прикасаюсь, боюсь вновь опростоволоситься. Хватит уже. Наконец, кое-как справившись с нервами, поднимаю стакан и чокаюсь с Довидом. Тот улыбается мне и подмигивает. Отпиваю глоточек. Меня охватывает приятное тепло. От вина или всё-таки от взгляда Довида?

Кладу руки на колени и вцепляюсь в салфетку, лишь бы не выкинуть очередной фортель, за который будет стыдно. Братья Довида и даже сам господин Майзельс помогают убрать со стола. Довид внимательно следит за ними. И в тот момент, когда они поворачиваются к нам спинами, он осторожно пожимает под столом мою руку.

Кажется, сердце стучит на весь дом. Однако моя рука сама отвечает на пожатие и, прежде чем я успеваю подумать, переплетается с его рукой. Ладонь у Довида мягкая, но сильная. Я не пытаюсь отнять свою руку.