Рина Росснер - Сестры зимнего леса [litres]

– Хашем ишмор! [47]А как они выглядели, те мужчины-то?

– Похожи на хасидов, вроде моего тяти. Но дело в том, что Лайя в бреду упомянула о Жене. Я её не поняла. Может, я ошибаюсь и Лайя сбежала с одним из этих Ховлинов, однако она была слишком слаба, чтобы идти самостоятельно. Кахал охотится на медведя. Боюсь, как бы сестру не пристрелили по ошибке.

– Не тараторь, детка, а то я тебя почти не понимаю. Сядь-ка и покушай немного. Да, эссен . Меня вот вкусненькое сразу в чувство приводит. Назад тебе возвращаться смысла нет. Здесь ты в безопасности. Мужчины скоро вернутся. Ничего, небось и с этими твоими чужаками разберутся. Нит гедайгет , мейделе, не унывай, не перепутают они девочку с медведем. Глядишь, и сестрицу твою найдут, положись на них. А теперь ша , успокойся. Больше ты ничего сделать не можешь.

– Нет, я должна! – вскакиваю. – Лайя моя сестра! Я несу за неё ответственность. Я уже подвела родителей, и она… она начала встречаться с гоем. Всё пошло наперекосяк, а ближе Лайи у меня никого нет.

– Либа, – госпожа Майзельс твёрдо берёт меня за руку. – Я запрещаю. Гот ин химмель! [48] Гот ин химмель – Боже небесный. Сколько тебе лет?

– Почти восемнадцать.

– То бишь семнадцать. И ты живёшь одна в лесу с сестрой? Ей шестнадцать, если память мне не изменяет?

– Почти.

– Уж и не знаю, о чём только думали ваши родители, оставляя таких девчонок. Ребе там у них или не ребе, но вот что я тебе скажу, деточка: семнадцатилетней пигалице такое бремя не по плечу. Не следовало им оставлять вас одних в лесу, да ещё в такие смутные времена.

– Они же не знали, как всё повернётся, – бормочу я.

– Твои родители держатся стороной, возможно, на это у них есть свои резоны. Да и город встретил их не слишком ласково, особенно твою мать. Однако мы своих в беде не бросаем. Это шанде , Либа, настоящий позор. А если бы – хас ве-шалом! – с тобой что-нибудь случилось? Если бы те чужаки тебя обидели?

– Нет-нет! За нами должны были присмотреть Глазеры…

– Гот ин химмель! – качает головой госпожа Майзельс. – Час от часу не легче, может, они и с Глазерами расправились? В тёмные времена разбойники так и кишат. Я запрещаю тебе уходить. Сейчас мы с тобой запрём все ставни и двери, сядем за стол, будем пить чай и ждать мужчин.

Чувствую себя беспомощной. Поверить не могу, что Лайя пропала. Зачем я только покинула дом? Зачем пошла на реку? Нельзя было оставлять сестру одну. Из глаз текут слёзы. Плачь не плачь, прошлого не вернуть.

– Сядь, мейделе. Выпьем горяченького, съедим по тарелке супа, и ты расскажешь мне всё по порядку. Дочерей у меня нет, одни сыновья, а женское общество мне сегодня не повредит.

Госпожа Мазельс накрывает на стол. Набрасываюсь на еду. Когда я ела в последний раз? Ем и ем, до тех пор пока голод не утихает. Живот перестаёт ныть.

– Мне эти Ховлины тоже не понравились, – говорит госпожа Майзельс. – Впрочем, не думаю, что они в чём-то виноваты. Молодые парни, в голове ветер гуляет, силушка через край бьёт. Не знаю, что это за люди такие из Купели, но твоя сестра – девица благоразумная. Переночуй у нас, Либа, послушай доброго совета. А Довиду я постелю с братьями.

– Вдруг Лайя вернётся домой и не застанет меня? Или медведь придёт?

– Я тебя не отпущу, Либа, ясно? – Она повышает голос. – Кто-то же должен объяснить тебе, что к чему, раз уж твои родители уехали.

В молчании сидим у растопленной печи, ждём мужчин. Вскоре от усталости меня начинает клонить в сон. Пристраиваюсь на диване, пытаясь держать глаза открытыми. Безуспешно. Госпожа Майзельс велит мне идти в комнату Довида и сама провожает туда. Его постель приятно пахнет хвоей, дымком и палой листвой.

– Когда они вернутся, я тебя разбужу, – обещает госпожа Майзельс и целует меня в лоб.

Голова раскалывается от мыслей и вопросов. Зачем чужаки искали тятю? Меня снедает тревога за Лайю, но я благодарна госпоже Майзельс за поддержку и домашний уют. Она права: пока по лесу шастают странные пришельцы и медведи, я ничего не могу сделать. Лучше остаться здесь и немножечко вздремнуть. Потом вернётся Довид, и мы с ним отправимся искать Лайю.

Мне снится, что я ловлю форель, стоя по колено в реке. Камни холодят ступни, вокруг бурлит вода. Между ног проплывает рыба, и моё тело, как накануне в лесу, само знает, что делать. Молниеносное движение руки – и форель трепещет в моих пальцах. Вот только когда я её вытаскиваю, вижу не пальцы, а когти, насквозь проткнувшие пятнистую тушку.

Вскрикнув, просыпаюсь, смотрю на руки. Так и есть, опять выросли когти. Прячу ладони под одеяло. Надо отсюда выбираться, я опасна. Вдруг нападу на госпожу Майзельс?

Жду, пока моё большое медвежье сердце не успокоится. Стараясь не шуметь, встаю с кровати и, сунув руки под фартук, на цыпочках спускаюсь по лестнице. Госпожа Майзельс клюёт носом у тёплой печки. Накидываю жакетку, отпираю дверь, покидаю дом и сразу срываюсь на бег. Только бы не остановили! Ужасно хочется опуститься на четвереньки, ощутить под ногами лесную подстилку. Кажется, я способна сейчас унюхать тысячи разных запахов. Втягиваю носом воздух и различаю ароматы всех трав, деревьев, копошащихся поблизости зверьков… В лесу что-то неладно. Чую какую-то гниль, что-то отдающее медью, похожее на кровь. Тело захлёстывает силой и мощью. Когти вытягиваются во всю длину, меховая оторочка жакетки сливается с бурым мехом на руках и ногах. Зубы делаются острыми и большими, нос вытягивается, становясь похожим на медвежье рыло, зрение тоже меняется. Сколько же вокруг всего, чего я прежде не замечала! Берлоги и норы, в которых зимуют звери, царапины на стволах от клыков – так кабаны метят свои участки. Лес стал открытой книгой. Занавес ветвей раздвигается. Передо мной – бесконечная дикая глушь.

Хочется убежать в эти тёмные, глухие и дремучие Кодры. Сосредоточиваюсь на запахе дома. Я себя больше не боюсь. Все опасения пропали, осталось только ощущение собственной медвежьей силы. Всё идёт так, как должно. Никто и ничто не помешает мне этой ночью. У меня есть зубы и когти.

Однако когда я добираюсь до порога нашей хаты и поднимаюсь с четверенек, кожа опять становится бледной и голой. Запрокидываю голову и смотрю на луну. По щекам текут слёзы. Отчего я плачу? От облегчения, что наконец освободилась, позволила себе стать тем, кто я есть, или от ужаса, что превратилась в зверя, которым не желала быть? Холодно. Поплотнее запахиваю жакетку и открываю дверь.

Лайя спит на родительской кровати, словно никуда и не уходила. Сглатываю комок и изумлённо тру глаза. Может, всё случившееся мне привиделось? Что со мной происходит?

Ложусь рядом. Мои крупные руки обнимают худенькое тело сестры. Нынешней ночью я поняла, что никогда не причиню ей вреда. Ближе Лайи у меня никого нет. Мои смоляные волосы смешиваются с её золотыми косами. С мыслью, что сестра – рядом, что она жива и невредима, я засыпаю.