Рик Риордан - Темное пророчество

— Пойдём за сырным призраком. Ты же сам говорил: «Vaya con queso» [3] исп. — идите с сыром. .

— Это же была шутка, чувак!

Оранжевый призрак снова поманил нас за собой и поплыл к противоположному концу прохода.

— А вот и вы! — раздался крик у нас за спиной. — Чудесная погода, не правда ли?

Я повернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как на нас опускается бампер от пикапа.

— Ложись! — я дёрнул Калипсо и Лео вниз (она снова завопила от боли), бампер просвистел у нас над головами и влетел в бак, радостно взорвавшийся мусорным конфетти.

Мы неуклюже выпрямились. Калипсо дрожала, но уже не жаловалась на боль, она явно была в шоке.

Лео выхватил из пояса строительный степлер.

— Вы идите первыми. Я их задержу как можно дольше.

— Как? — поинтересовался я. — Рассортируешь и скрепишь скобами?

— Буду швырять в них вещи! — огрызнулся Лео. — Если только у тебя нет идеи получше!

— П-прекратите оба, — выдавила Калипсо. — Н-никто не остаётся. Идём. Левой, правой, левой, правой.

Мы тронулись с места и вышли на широкую круглую площадь. Ну почему индианцы не могли построить нормальный город с кривыми улочками, тёмными закоулками и, может, парочкой уютненьких бомбоубежищ?

Площадь по кругу оббегала дорога, а в центре её стоял окружённый чахлыми клумбами фонтан. На севере виднелись две башенки ещё одной гостиницы, на юге виднелось здание постарше и покрупнее, из красного кирпича и гранита — наверное, викторианский железнодорожный вокзал. Рядом с вокзалом красовалась башня футов в двести высотой, а над его главным входом, под мраморной аркой, в зелёной медной раме переливался огромный круглый витраж, напомнивший мне о наших еженедельных играх в дартс на Олимпе.

При этой мысли мое сердце сжалось от ностальгии. Чего бы я только не отдал, чтобы вернуться домой и сыграть с остальными — даже выслушал бы хвастовство Афины, набравшей кучу очков в «Эрудите».

Я оглядел площадь. Наш призрачный гид словно испарился.

Зачем он привёл нас сюда? Нужно было попробовать зайти в гостиницу? На вокзал?

Вопрос оставался спорным, а блеммии уже окружили нас: наши преследователи выбежали из переулка, со стороны вокзала подкатила полицейская машина, а от гостиницы к нам подъезжал бульдозер, водитель которого жизнерадостно махал рукой и кричал:

— Привет! Сейчас я вас отбульдозерю!

Все пути отступления были перекрыты.

По моей шее стекла капля пота. В ушах раздавалось надоедливое хныканье, и я вдруг понял, что сам же и хнычу про себя: «Пожалуйста, не убивайте меня, пожалуйста, не убивайте».

«Я не умру здесь, — пообещал я себе. — Я слишком важен, чтобы протянуть ноги в Индиане».

Но мои дрожащие ноги и стучащие зубы отказывались этому верить.

— Есть предложения? — спросил я своих соратников. — Пожалуйста, озвучьте кто-нибудь блестящую идею.

Калипсо выглядела так, словно самой блестящей из её идей было «не блевануть». Лео сжимал в руке степлер, который не особенно пугал блеммий.

Из догнавшей нас толпы вышла наша старая подруга Нанетт. Её грудолицо ухмылялось, а лакированные туфли совершенно не подходили к светлой шерсти на ногах.

— Батюшки-светы, вы меня немножечко разозлили.

Она схватила ближайший к ней дорожный знак и вырвала его из земли.

— А теперь стойте смирно, ладушки? Я размозжу вам головы.

Я БЫЛ ГОТОВ НАЧАТЬ План Защиты Омега — упасть на колени и просить пощады, — но Лео избавил меня от этого позора.

— Бульдозер, — прошептал он.

— Это такое кодовое слово?

— Нет. Я хочу пробраться к бульдозеру. Вы двое, отвлеките металлистов.

Он перенёс вес Калипсо на меня.

— Ты свихнулся? — прошипела она.

Лео взглянул на неё, словно говоря: «Верь мне. Отвлеки их!», и осторожно отступил.

— Оу! — просияла Нанетт. — Ты хочешь умереть первым, мелкорослый полубог? В этом есть смысл, ведь именно ты швырял огнём в меня.

Что бы Лео ни задумал, его план обязательно бы провалился, если бы он начал спорить с Нанетт насчёт роста. (Для Лео это была болезненная тема.) К счастью, у меня был врождённый талант концентрировать всеобщее внимание на себе.

— Я хочу умереть! — прокричал я.

Вся толпа повернулась ко мне. Я молча проклял свой выбор слов. Мне следовало вызваться для чего-то попроще, например, испечь пирог или прибраться после казни.

Я часто говорю что-то, не подумав. Обычно это срабатывает. Иногда это приводит к импровизированным шедеврам, таким как Ренессанс или движение битников [4] Направление американской литературы середины XX века . Я надеялся, что это как раз тот случай.

— Но сначала внемлите моей мольбе, о великодушные блеммии!

Подожжённый Лео полицейский опустил пистолет. Несколько угольков от греческого огня всё ещё тлели в бороде на его животе.

— Что значит «внемлите моей мольбе?»

— Ну… Это традиция — выслушать последнее желание находящегося при смерти человека… или бога… или полубога… или…. Калипсо, кем ты себя считаешь? Титан? Полутитан?

Калипсо откашлялась со звуком, подозрительно похожим на «идиот».

— Аполлон пытается сказать, о великодушные блеммии, что по правилам этикета вы должны позволить нам произнести последнее слово перед смертью. Я уверена, вы не хотели бы быть невежливыми.

Блеммии были ошеломлены. Их радостные улыбки исчезли, они затрясли своими механическими головами. Нанетт подалась вперёд, подняв руки в умиротворяющем жесте.

— Конечно, нет! Мы очень вежливы.

— Предельно вежливы, — согласился полицейский.

— Спасибо, — сказала ему Нанетт.

— Всегда пожалуйста, — ответил тот.

— Тогда слушайте! — прокричал я. — Друзья, заклятые друзья, блеммии… раскройте свои подмышки и услышьте мою печальную историю!

Лео сдвинулся ещё на шаг назад, держа руки в карманах своего пояса с инструментами. Ещё 57–58 шагов, и он доберётся до бульдозера. Замечательно!

— Я — Аполлон, — начал я. — В недавнем прошлом — бог. Я упал с Олимпа, низвергнутый Зевсом, несправедливо обвинённый в начале войны с гигантами.

— Меня сейчас стошнит, — пробормотала Калипсо. — Дай-ка мне сесть.

— Ты портишь весь ритм.

— Ты портишь мои барабанные перепонки. Дай мне сесть!

Я прислонил Калипсо к опорной стенке фонтана.

Нанетт подняла свой дорожный знак:

— Это всё? Теперь можно тебя убить?

— Нет! Нет! Я, эм… просто помог Калипсо сесть, чтобы… чтобы она могла петь. Качественное греческое выступление всегда должно быть с песней.

Рука Калипсо походила на раздавленный баклажан. Её лодыжка опухла над краем кроссовки. Я не понимал, как она до сих пор оставалась в сознании, не говоря уже о способности петь, однако она прерывисто вздохнула и кивнула: