Барбара Морриган - Enjoy the silence

— Я разве не говорил, что в белом твоя жопа выглядит ещё толще?

— И тебе привет, — она скривила неровно накрашенные губы.

— Вот уж не думал, что Ад будет выглядеть как выпускной. Хотя догадаться можно было, — я оглядываю уродливый зал с жёлто-фиолетовыми знамёнами, пока Руфь отхлебывает из своего стакана.

— Думаешь, ты в Аду?

— Ну я же разговариваю с тобой. Думаю, в других условиях этого диалога бы не случилось.

— Ну почему же, — она картинно закатывает глаза и накручивает прядку волос на палец, — я всё ждала, когда ты позвонишь, изголодавшись по жалкому полутораминутному сексу без обязательств.

— Я бы, пожалуй, снял спидозную шлюху, нежели ещё раз прикоснулся к тебе. Хотя погоди-ка…

— … и сейчас он скажет, что спидозная шлюха — это я. Господи, Кев, у тебя было столько времени, чтобы придумать хоть одну новую шутку!

— А у тебя — чтобы выбрать платье, в котором ты не похожа на пирожное с кремом. Жииирным кремом, — смакуя протянул я, — и мы оба в этом обосрались.

— Признаться, я жалею, что ты на самом деле не попал в Ад. Ты этого заслуживаешь, — равнодушно ответила она и залпом осушила содержимое стакана.

— И где же я по-твоему? — спрашиваю я, пытаясь прикрыть тревожное любопытство похуистической интонацией.

— Сам разбирайся, надменный кусок дерьма.

С этими словами она почти мгновенно скрывается в толпе, совершенно точно направившись к столу с пуншем. Я вскакиваю со ступенек трибуны, на которых сидел всё это время и ощущаю, что ноги деревенеют и не слушаются. Перед глазами всё плывёт, и меня охватывает чувство непреодолимой тревоги. Блять, только не снова! Я слишком хорошо знаю симптомы панической атаки, и она в мгновение рушит мою уверенность в том, что я мёртв. Я жадно хватаю ртом воздух и, опираясь на стену, стараюсь собрать мысли в кучу. Какого чёрта я здесь делаю? Как я сюда попал? Что произошло? Я пытаюсь позвать кого-то из танцующих вокруг, но грудную клетку будто сдавило, и я не могу произнести ни слова. Наконец, я вижу впереди мистера Ноксвилла — нашего учителя истории, стоящего неподалёку со стаканом сока и буравящего меня взглядом. Чёрт, сейчас он подумает, что я набухался, нужно дать ему понять, что это не так… В глазах начинает темнеть, и вдруг я чувствую, как мой желудок выворачивается наизнанку. Меня тошнит, наверное более смачно, чем когда-либо. Среди звуков собственной отрыжки я слышу, как голос Ферги на фоне затихает и сменяется… шумом улицы? Освободив желудок от съетых на завтрак вчерашних мини-пицц, я поднимаю глаза и обнаруживаю себя на тротуаре Мичиган Авеню.

— Чувак, ты как? Принимал что-нибудь? — спрашивает меня молодой парень с дредами и козлиной бородкой. Он держит на коленях синий рюкзак и бутылку минералки, которой он уже, судя по всему, сбрызнул мне лицо. Я тупо смотрю на него несколько секунд, а затем принимаюсь осматривать свои конечности. Ничего не сломано, ни одной царапины. Осмотревшись, я не замечаю ни белого универсала, ни полицейских, ни толпы зевак.

— Так что, ты нормально? Сам дойдёшь?

Я киваю и, неуклюже встав, направляюсь в сторону метро, то и дело оглядываясь. Движение на Мичиган Авеню остаётся прежним, будто бы ничего не произошло. Но я был уверен, что меня сбила машина! Я чувствовал всё: визг тормозов, удар, моё отлетевшее в сторону тело… На сколько я отключился? Вспомнив о наушниках, я растерянно засовываю один в ухо. Из него доносится голос Пола Саймона, приветствуя пресловутую Миссис Робинсон. Словно зомби я прохожу ещё несколько кварталов до станции метро Гранд и спускаюсь в подземку.

Что за херня только что со мной произошла?

***

Мои родители прожили в Чикаго недолго — уехали почти сразу, как я закончил старшую школу. Однажды им позвонила Элисон и сообщила, что её муж попал в аварию. Вскоре он умер в больнице, отчего моя сестрица осталась совсем одна с полугодовалым ребёнком на руках. Поскольку она ни дня в жизни не работала, то и жить ей неожиданно (!) стало не на что. Да и особым умом она никогда не отличалась, поэтому родители приняли решение вернуться в Хантсвилл, чтобы помочь ей встать на ноги. Не знаю, ради чего был затеян весь этот фарс, потому что, зная Эли, она уже через пару дней могла бы закинуть ноги на плечи какому-нибудь старшему менеджеру, заскочившему в город проездом, чтобы он уже через неделю увёз её в Бирмингем жить долгой и счастливой мещанской жизнью. Но, видимо, ей совсем не хотелось напрягаться, а потому они всей семьёй снова въехали в наш старый дом и зажили так, словно ничего и не менялось вовсе. Разве что меня теперь с ними не было, и некому было доедать залежалую пиццу из холодильника и дрочить в своей душной комнате.

Я предпочёл остаться в Чикаго. Снял комнату в Вудлоуне недалеко от дома, который мы арендовывали всей семьёй в мои школьные годы. С арендодателем мне повезло — кажется, его зовут Гарри и, кажется, он тучный усатый мужик, возможно, с мексиканскими корнями. Я не уверен, потому что дома появляется он, дай боже, пару раз в месяц, в остальное же время от меня требуется только вовремя платить по счетам, не заходить в его комнату на первом этаже, не трогать его вещи и не засирать кухню сильнее, чем она была засрана при въезде. Впрочем, не уверен, что такое вообще возможно. А так у меня даже собственный толчок есть. Примерно треть зарплаты уходит на аренду, остальное же я бездарно просираю на психотерапию и травку. Даже не знаю, что помогает лучше.

Вы наверное скажете, что психотерапия — это по-гейски, и я тоже так думал. Но иногда в твоей жизни случается такой пиздец, что игнорировать его становится просто нереально. Не хочу превращаться в нытика и зануду, но общество недооценивает психологические проблемы, списывая их на лень, плохое настроение и самовнушение. Сходи погуляй! Развейся! Не парься! И вжух! Ты моментально избавляешься от депрессии, неврозов, биполярки и прочих радостей современной городской жизни. Перестанешь просыпаться в поту и бежать блевать в приступе панической атаки. Я знаю, что это можно пережить, послав всех куда подальше и закрывшись в загаженной пыльной квартире, снова и снова переживая персональный ад, как, например, мой друг Кайл. Когда он вернулся из реабилитационного центра, заходить к нему в комнату было мягко говоря страшновато. Темнота, вонь и его тело, свернувшееся в клубок на незастеленной кровати. Он каждый день жил так, будто уже умер, почти не вставая и утратив всякую волю к жизни, но это всё равно казалось ему лучшим выходом, нежели медикаменты и беседы с врачом. К терапии он так и не вернулся, как бы ни пытались его уговорить друзья и родители. Даже не знаю, правильно ли он поступил. С одной стороны, его колбасило так, что без слёз не взглянешь, а с другой — я тоже не выглядел восхитительно, когда одним прекрасным утром закинулся нейролептиками и, отключившись в толчке, разбил голову о сливной бачок.