Константин Седов - На одинокой дороге

Эрик размотал рубашку успевшую прилипнуть к решетке. В тесном ящике не развернутся. Поэтому бросок получился неловким. Край рукава лишь зацепил одну из досок. Она перевернулась, показав Эрику запачканную песком обратную сторону, но осталась лежать на месте.

Эрик затянул рубашку, уже больше похожую на тряпку, назад. Огляделся по сторонам. Связанные коротышки расположились прямо под утесом, с которого еще утром спрыгнул Эрик. Двое спали, третий не без интереса смотрел на Эриковы усилия.

Эрик приложил палец к губам, туземец никак не отреагировал.

На пятый раз рукав рубашки подтянул обломок доски достаточно близко, но перед самой клеткой тот провалился в яму в песке.

Глубоко. Рубахой не вытащить. Но сама яма недалеко.

Эрик вытянул руку стараясь дотянутся. Лицо опять прижалось к решетке. Плотно, до боли. Подушечка среднего пальца задела край обломка, но ухватить не получалось. Эрик наклонился, чтобы быть ближе к земле и невольно замычал от усилия. Толкнул себя вместе с клеткой вперед…

Клетка наклонилась, Эрик понял, что сейчас опять свалится вместе с ней лицом в песок и шарахнулся назад. Клетка постояла на ребре, словно думая, куда ей упасть, потом нехотя вернулась в прежнее положение.

Эрик выдохнул и не сразу осознал, что деревянный обломок у него в руке. Обхватил мокрой рубашкой два центральных прута, затянул концы рубахи на обломке и закрутил его по кругу, мысленно представляя себе, что затягивает гарроту на шее Теодора.

Прутья и вправду были крепкие. С великой неохотой они медленно и тяжело сближались. Дошли до определенного момента и двигаться дальше отказались. Эрик тянул мощно, изо всех сил. От натуги перед лицом закружились искры.

Поддается!

Послышался хруст. Прутья преодолели мертвую точку и…

Теперь раздался треск. Эрик отлетел к боковой стенке клетки, ударившись виском об нее. Выпрямился и обалдело уставился на две неровные тряпочки в своих руках. Рубаха порвалась. В джунглях всегда влажность, одежда нормально не сохнет, а тут еще и такое обращение.

Эрик громогласно выругался. Затем покосился на шатер — не разбудил?

Но Теодор дрых или не обратил внимания. Ругается пленник и ругается. Он в клетке, ему положено.

Эрик внимательно посмотрел на два прута посередине. Содрал с них остатки рубашки. Дерево прогнулось и заметно это было невооруженным глазом.

Штаны, что ли попробовать? Но не хотелось оставаться совсем голым. Даже несмотря на угрозу будущей неволи. Глупо, кончено, нужда выше неуместного стыда, но вот не хотел он штаны снимать. К тому же они еще более рванные, чем рубаха.

Эрик прижался спиной к стенке, уперся себе коленями в грудь, так, что стало трудно дышать, втиснул подошвы вплотную к решетке и надавил.

Опять послышался треск…

Дышать в такой позе было невозможно, а напряжение лишило его кислорода. Эрик, тяжело дыша снова сел на пол.

Но всё же решетки были погнуты. Основанием ладони Эрик попытался ударить по пруту, но локоть уперся в заднюю стенку. Все та же беда — тесно. Эрик отвел локоть в сторону и ударил сбоку.

Неровно и слабо.

Эрик сжал зубы и продолжил колотить. Стук ритмичный, но глухой. Из-за шума волн слышен слабо. Если Теодор спит, то вряд ли услышит. А если и услышит, черт с ним! Хуже уже не будет.

Шумом заинтересовался лишь Антуан. Подняв голову, верблюд величественно посмотрел на лупящего по прутьям пирата, потом опустил голову и продолжил щипать кусты.

Эрик начал выдыхаться. Не похоже, чтобы прутья поддались. Откинулся к задней стенке и взглянул сквозь непреодолимые решетки на небо, где сквозь темнеющее небо начала просвечивать луна.

Прикрыл глаза.

Рабство? Неохота — это мягко сказано. Нельзя ему в рабство! Дел слишком много. За ребят надо поквитаться. Надо! Перед глазами вдруг отчетливо всплыло лицо Хирурга. Его высокомерная ухмылка… Георг. За него с Хирурга особый спрос. Не за Лизу. Здесь Эрик сам виноват, что с дурой связался. Опять накатило сознание собственной вины. Это ведь и из-за него тоже. Нашел, о чем с бабой трепаться. Но как он мог предположить?!

Эрик открыл глаза. Нет, но ведь треск прутьев он тогда слышал!

Придвинулся к решетке. Медленно взялся за один прут. С угрюмой решительностью ухватился за второй. Вплотную притиснулся к решетке, с глухим рычанием, напряг руки, спину, все тело, потянул в стороны.

Острые края свежеструганного дерева по мясо вонзились ладони. Прутья как струна натянулись…

… и с хрустом лопнули. Дерево прутьев, разбрасывая щепки, сломалось. Локти Эрика разъехавшись врезались в прутья по бокам. Он вырвал остатки решетки из гнезд и неловко выпал на песок. Встал… Господи, хорошо-то как, когда не скрючен!

Что-то тарахтели связанные коротышки, но их лопотание заглушил вопль Антуана. Верблюд вопил и привязанный метался по кругу. Несчастный! Опять на его глазах, кто-то из клетки вылазит.

Эрик отбросил в стороны остатки прутьев. Деревянные куски прилипли к окровавленным рукам.

Эрик подошел к верблюду, мрачно смерил его взглядом, размахнулся и врезал по морде.

Антуан прекратил орать и заплетая тонкие длинные ноги, рухнул на песок, подняв небольшой смерч.

— Скотина, — с чувством произнес Эрик.

И направился к шатру, откуда уже высунулся заспанный Теодор под номером шесть, с все тем же мечом в руке.

Увидев полуголого Эрика, ойкнул, дернулся обратно в шатер, передумал, выставил перед собой меч, опять передумал, повернулся и захотел зайти обратно.

Эрик подошел, перехватил руку с мечом, вывернул, другой рукой ухватил купчишку за меховой ворот пелиссона, подтянул к себе и шипя произнес:

— Ничего личного! Совсем ничего! Просто не повезло тебе! Ой, как не повезло!

Курти впервые за долгое время не испытывал голода. Несмотря на то, что ужин пропустил, хотя его и быть не могло — вся команда заперта в трюме, а к пиратскому столу его бы вряд ли пригласили. Пираты представления не имели, что кто-то находится в «вороньем гнезде». Проверять никто не полез.

Курти скрючился на самом дне бочки. Укачивало невыносимо. Он весь день и всю ночь находился на самой высокой точке корабля, который беспрерывно мотало. Кто бы там не стоял за штурвалом, сабля ему была привычнее, чем руль.

Курти пытался высунуться, наплевав на то, что могут заметить, чтобы его обдало свежим воздухом, но стало только хуже, и он свернулся калачом на дне бочки. Его вырвало. Деваться от тесноты он никуда не мог, но испачканная одежда не волновала. Во-первых, продолжало сильно мутить, сосредоточится на чем-то другом, он не мог. Во-вторых, было страшно. Он не имел ни малейшего представления, что ему делать?

Если спуститься, его тут же заметят и в лучшем случае запрут в трюме с остальными. В худшем, недолго думая, проткнут. Ни того, ни другого, не хотелось, вот он и лежал, упершись головой в стенку бочки, а ногами в мачту. Было так плохо, что он стонал в голос, не боясь быть услышанным. Ветер, треск мачт и хлопанье парусов все равно заглушали стоны.