Джон Толкин - Хоббит, или Туда и обратно. Избранные произведения

Вскоре выяснилось, что Бильбо расстался не только с чайными ложками, но и со своей репутацией. Он был другом эльфов, его уважали гномы, маги и тому подобные личности, заглядывавшие порой к нему на огонек, а вот в Хоббитании к Бильбо относились иначе. Соседи держали господина Торбинса за сумасброда; дружили с ним разве что племянники и племянницы по линии Туков, и то тайком от родителей, которые вовсе не поощряли дружбы с «этим Торбинсом».

Мне неловко это говорить, но мнение соседей нисколько не тревожило Бильбо. Он наслаждался спокойной, размеренной жизнью; и даже котелок на огне, казалось, посвистывал теперь куда мелодичнее, нежели в те дни, что предшествовали Нежданному Угощению. Свой меч Бильбо повесил над каминной полкой, а кольчуга висела в гостиной, пока он не сдал ее в борошень, то бишь в музей. Золото и серебро господин Торбинс расходовал в основном на подарки, полезные и роскошные, — хотя бы по этому можно судить, как он относился к своим племянникам. А кольцо никому не показывал и надевал, лишь когда надо было спрятаться от незваных гостей.

Соседи качали головами, приговаривали: «Совсем Торбинс спятил», — и стучали себя по лбу; мало кто верил его россказням. А Бильбо писал стихи, порой навещал эльфов и был счастлив до конца своих дней (а прожил он долго-долго).

Осенним вечером несколько лет спустя Бильбо сидел в кабинете и писал воспоминания, которые собирался назвать «Туда и обратно, или Прогулка хоббита». И тут в дверь позвонили. Это оказался Гэндальф, и не один, а с Балином!

— Входите, входите! — засуетился Бильбо. Вскоре все расселись у огня. Балин, наверное, заметил, что жилет господина Торбинса раздался вширь и пуговицы на нем из чистого золота; а Бильбо бросились в глаза удлинившаяся борода гнома и роскошный, отделанный самоцветами пояс. Стали вспоминать былые дни; Бильбо не терпелось узнать, как обстоят дела в окрестностях Горы. Там все было в порядке. Бард построил в Доле новый город, куда переселились многие жители Эсгарота, а также люди с юга и с запада; Дол вновь стал плодороден и богат, а в заброшенных землях пели птицы и цвели цветы, осенью там собирали плоды и пировали. Озерный город тоже восстановили, и он сделался краше и богаче прежнего. Вверх и вниз по реке ходили корабли с товарами, а эльфы, гномы и люди жили в мире и согласии. Но прежний градоправитель кончил плохо. Он не устоял перед соблазном (ведь драконьи чары продолжали действовать) — похитил золото, которое Бард отдал ему на восстановление Эсгарота, бежал и умер с голоду в пустыне, брошенный даже своими слугами.

— Новый градоправитель вроде поумнее, — сказал Балин. — Его все любят, и он немало потрудился на благо Эсгарота. Горожане складывают песни, в которых поется, что реки ныне стали золотыми.

— Значит, пророчество все-таки сбылось, — задумчиво проговорил Бильбо.

— Разумеется! — подтвердил Гэндальф. — А почему бы ему не сбыться? Или ты не веришь пророчествам с тех пор, как сам помог осуществиться этому? Знаешь, мой милый, это уж слишком. Ты еще скажи, что всем своим богатством обязан одной удаче, опекавшей тебя всю дорогу! Господин Торбинс, вы, конечно, достойная личность, и я не могу на вас налюбоваться, но не забывайте, что на самом деле вы — мелкая сошка в этом огромном мире!

— Вот и славно, — засмеялся Бильбо и протянул магу табакерку.

Случилось это не так чтобы давно — для тех, у кого долгая память, и не так чтобы далеко — для тех, у кого ноги длинные, а шаг широкий. Стояла на лесной опушке деревня, прозывавшаяся Большим Вуттоном, — не потому, что и вправду была большой и богатой, на зависть прочим, а чтобы не путали с Вуттоном Малым, расположенным в нескольких милях по соседству, в глубине леса. В ту пору в Большом Вуттоне жили не тужили самые разные люди — и хорошие, и плохие, и серединка на половинку, все вместе, как ведется испокон веку.

Деревня эта славилась на всю округу своими умельцами, мастерами на все руки и в любом деле; особым же почетом у окрестного люда пользовались вуттонские повара. Деревенской Кухарней заправлял Мастер Повар, особа столь значительная, что отдавать ему распоряжения мог только Совет деревни. Дом Мастера Повара и сама Кухарня помещались подле Хоромины, старейшего в деревне здания, самого большого и самого красивого. Сложенная из доброго камня, сбитая из крепкого дуба, была она главной вуттонской достопримечательностью и по-прежнему радовала взор, пускай даже краска на ее стенах облупилась, а позолота поблекла от времени. Обыкновенно в Хоромине заседал Совет; простые же вуттонцы сходились туда потолковать о заботах повседневных да хлопотах житейских, а еще — задавали пиры, на которые созывали всех родных и знакомых. А пировали они по всякому поводу, и столы на пирах ломились от яств (какой же это пир, коли угощение скудное да простецкое?). И потому Мастер Повар круглый год не ведал покоя — кому другому, как не ему, было следить, чтобы на столах всегда и всего было вдоволь.

Передохнуть и перевести дух мог он разве что зимой, ибо в зиму справляли в Большом Вуттоне один-единственный праздник. Зато какой! Гуляли неделю подряд, а напоследок, в конце недели, отмечали День Хороших Детей. Приглашали на этот праздник далеко не всех, и без обид, конечно же, не обходилось: достойных пригласить забывали, а других зазывали незаслуженно, однако злого умысла в том не было и в помине, и небрежения тоже, — такое случается сплошь и рядом, уж так устроен свет. Задавали пир раз в двадцать четыре года, а за столом было двадцать четыре места — ни больше ни меньше, и потому праздник Хороших Детей называли еще Пиром Двадцати Четырех. И все ждали, что на этом пиру Мастер Повар подаст что-нибудь особенное, невиданное доселе и неописуемо вкусное. Вдобавок, как повелось с незапамятных времен, ему полагалось испечь Праздничный Пирог. Само имя Мастера Повара и запоминалось-то, по правде сказать, благодаря этому Пирогу: кого потом долго расхваливали, а кого, бывало, и бранили. И уж коли провинился Повар, поправить ничего было нельзя: век людской, а поварской тем паче, слишком короток, чтоб вместить в себя два Праздничных Пирога.

Однажды в Большом Вуттоне случился настоящий переполох. Тогдашний Мастер Повар, человек почтенный, немногословный и даже суровый, возьми вдруг да скажи, что хочет отлучиться. Отродясь в Вуттоне такого не бывало, и деревенский люд не на шутку забеспокоился. А Повар слово сдержал — ушел, никто не ведал куда, и пропадал невесть где не месяц и не два; а возвратился совсем другим. Прежде он все больше стоял в сторонке да глядел без улыбки на чужое веселье, а теперь его как подменили: он беспрестанно шутил и смеялся и распевал забавные песенки, что уж Мастеру-то Повару и вовсе не к лицу. А еще — он привел с собой ученика.